Чужая осень (сборник) - Валерий Смирнов

Так что пришлось гаишнику идти в мою сторону. Он поравнялся с опущенным стеклом, отдал честь и произнес всего одно слово «Здравствуйте…», как я, неожиданно для самого себя, резко врубил первую скорость и, придавив педаль газа, выскочил на трассу.

Только когда проснувшаяся от броска машины Марина безмолвно посмотрела на меня, а рука почему-то переключила рычаг управления коробкой передач со второй скорости на четвертую, минуя третью, я понял, отчего так перенервничал. Тем более, что в зеркало заднего обзора было видно, как к гаишнику подскочил невесть откуда взявшийся «Жигули», даже отдаленно не напоминающий служебную машину. Мент вскочил в «Жигули» и машина тут же стала набирать ход.

— Что случилось? — спросила Марина. — Отчего такая спешка?

— Из-за кокарды, — ответил я. — Полгода, как ментам поменяли кокарды. А у этого почему-то старого образца.

Марина спокойно повернулась назад и в ее руке я заметил пистолет «Колибри». Все ясно, рябовский подарок, чуть больше спичечного коробка, оружие, конечно, но с ним не из машины отстреливаться, а с пяти метров по курицам палить. Потому что попасть из этого пистолетика с большего расстояния без проблем можно разве что в слона. Зря Марина с Костей не трахнулась, нам сейчас больше его «Магнум», слонобой этот, подошел бы.

— Марина, нам будет весело, — сквозь зубы бросил я, максимально выжимая из «Волги» все, на что способна машина согласно техническим характеристикам. Однако «Жигули» не отставали, у них, видимо, как и на моей машине, движок форсированный.

— Кто это? — спросила Марина, развернувшись спиной к лобовому стеклу.

— Наверняка, все те же, — пробормотал я. — Бог любит троицу, а меня почему-то невзлюбил Петр Петрович. Я всегда считал, что на родной земле КГБ работает топорно.

— Так КГБ уже нет, — заметили Марина, не отрывая взгляда от заднего стекла.

— Это точно. А все, кто в нем рук не покладал, обрадовались такому раскладу. И на Луну улетели в…

Договорить я не успел. Марина резко пригнула мою голову вниз и сквозь шум ветра, врывающегося в салон через открытое стекло двери, громкое урчание двигателя, я хорошо услышал, как в эти звуки уверенно вплелись короткие автоматные очереди.

— Из двух окон бьют… — крикнула Марина, опуская стекло со своей стороны.

— Даже не пытайся, — поднял голову я, копируя рябовские интонации, — из твоего пистолета только покончить с собой можно. Хорошо, что они стреляют, как я.

В этом время заднее стекло с хрустом и грохотом обрушилось в салон.

— Кажется, ты их перехвалил, — чуть ли не весело заметила Марина.

— Одно радует, не лобовое полетело, иначе насморк можно поймать, — заявил я, входя в поворот, не сбрасывая скорости.

— Обними меня, Марина, хотя это непросто.

Марине пришлось повозиться, пока она наконец извлекла из кобуры «маузер». Будь я правшой, ей только стоило бы протянуть руку, расстегнуть кнопку кобуры и тут же получить возможность послать немного отстающим «Жигулям» пламенный привет через разбитое заднее стекло. Но я левша. Протиснувшаяся между моей грудной клеткой и рулем девушка до того бурно елозила грудью по коленям, что я чуть было не отвлекся.

— Вечно с тобой в какие-то неприятности попадаешь, — пробурчал я. — Уж лучше бы я тебя трахал, чем они пулями по машине.

Марина спокойно перевела рычажок пистолета и пустила экономную очередь. Одна из вылетевших гильз «Маузера» больно щелкнула меня по носу.

— Выберемся — трахнемся, — встала на защиту своего женского достоинства Марина.

— При условии, если ты в блонду переродишься. Марина, у нас фора — минута, не больше. Уже темнеть начинает. Я немного приторможу. Рискнешь выпрыгнуть?

— Не рискну, — сказала Марина и снова выстрелила, — ты что-то путаешь. Я отвечаю за тебя, а не наоборот.

— Правильно. Им не ты нужна. Даже если заметят, что… Словом, останавливаться не будут. Но ты успеешь подмогу вызвать. И все. Это — приказ.

Далеко впереди показалось несколько машин, идущих навстречу с приличной скоростью.

— Приготовься, Марина. Сейчас вся твоя бижутерия против автоматов не играет. Но, на всякий случай, сунь в мой карман свой бенгальский огонь с браслета.

Впереди двигалась груженая бревнами дрымбалка, на которую уже лет двадцать раззевают рты мартены. Я резко выскочил на полосу встречного движения, одна из пуль, выпущенных сзади, черкнула по дверце. Каким-то чудом я сумел вырвать у двигателя дополнительные обороты, разминулся с машиной на встречной полосе, обогнал грузовик. Хотя уже смеркалось, отсутствие заднего стекла дало то преимущество, что я во время обгона отчетливо увидел: «Жигули» сунулись на встречную полосу, но тут же ушли вправо, потому что встречные машины были совсем близко.

Еще секунд десять форы, подумал я, и ушел на обочину. Трасса впереди была пуста. Немного сбросив скорость, я прикрылся с левой стороны грузовиком и, когда «Жигули» резко обошли его, начал одновременно тормозить при помощи педали и коробки передач, разворачивая машину в противоположную сторону.

— Давай! — заорал я так громко, что у Марины бы уже не хватило никаких душевных сил для возражений. Она приоткрыла дверь, кубарем выкатилась на обочину и перед тем как набрать скорость я успеваю заметить: Марина, не выпрямляясь, бросилась в ближайшие кусты. Еще полминуты форы, подумал я, нащупав правой рукой «маузер», заботливо оставленный секретаршей на переднем сидении. Пока они развернутся, у меня есть время. И запасная обойма. Это еще двадцать патронов.

Хорошо, что у нас на трассах освещение двух видов: солнечное и лунное. Проехав несколько километров, я позволил себе роскошь еще раз притормозить, съехал на грунтовую дорогу, не переставая удивляться, как это погоня за мной не вступила в новую фазу и отчего «Волга» не выловила на обочине ни единого гвоздя. О подмоге, конечно, не мечтаю. Да и не нужна она мне. Если характер — это судьба, то другой мне не нужно. Мне нравится моя сегодняшняя работа еще и потому, что она часто позволяет возвращаться в молодость, вспоминать былые трудовые навыки, отточенные долгими тренировками. Хотя Рябов постоянно требует от меня более сдержанного поведения. Однажды даже высказался, мол, когда он рискует — это понятно, но весь смысл рябовской деятельности как раз состоит в том, чтобы меня от риска оградить. А я постоянно сам на опасности нарываюсь, чем сильно мешаю плодотворной сережиной работе. Сидел бы сейчас дома, как другие руководители моего уровня. Но это не по мне. И может быть до сих пор остаюсь живым только потому, что абсолютно не похож на них.

Фары преследующей машины, наконец, прорезали темноту, далеко впереди тускло светлеет шиферной крышей какой-то длинный барак. Самое время, подумал я, остановил машину, вырубил дальний свет, присел возле капота, сжимая в левой пистолет. У меня еще было время для того, чтобы отметить: с годами зрение в темноте совсем портится, нацепить по этому поводу очки на нос и переместиться к противоположному крылу от подъезжающих к «Волге» «Жигулей». Фары «Жигулей» осветили пустой салон моей машины и когда я услышал звук открывающихся дверей, не высовываясь, перебросил через капот Маринкино украшение, на всякий случай пригнув голову. Отблеск вспышки все-таки коснулся защищенных очками глаз; я тут же выкатился из-за капота и всадил в двух ослепленных противников одну общую очередь. Все-таки не зря Рябов давно понял: меня легче дрессировать в тире, чем заставить отказаться от старых привычек и природных наклонностей. Так что даже такой великий стрелок, как я, с нескольких метров не промахнулся. Но гордиться собой у меня просто не было времени: звонкий щелчок бойка дал знать, что патронов в магазине уже нет. И пока водитель с уцелевшим пассажиром не пришли в себя, я побежал с такой скоростью, которую никогда не развивал во время утренних пробежек.

Хотя прохладно, но с плащом пришлось расстаться. И пока мои замечательные очки не выхватили из темноты приближающиеся розовые фигуры, галстук улетает в сторону за плащом, а за ним и пиджак. Я постоянно оборачивался на ходу, и в пробежке этой были неудобства — туфли для нее не приспособлены, да и обойму менять стоя на месте гораздо легче. Так что пришлось затормозить, набрать полные легкие воздуха и задержать дыхание. И пока я медленно выпускал воздух, сквозь сложенные в трубочку губы, руки автоматически делали свое дело. Ну, мать — сыра земля, выручай. Жирные комья легко маскировали белую рубашку, и пот, стекающий с висков, помогал придавать лицу боевую окраску. А потом я упал навзничь, потерся спиной о землю с таким остервенением, будто мне спокойно не давали жить не подчиненные Петра Петровича, а внезапно приобретенные блохи. И своим боевым окрасом я уже как нельзя больше походил на Трэша, оберегающего сейчас покой в моем доме.