Мелкий бес - Федор Сологуб

Для работы Людмила переоделась за ширмой, и вышла к Саше в короткой, хоть и нарядной юбочке, с открытыми до локтей руками, в башмаках, надетых на голые ноги, и надушенная сладкою японскою функией.

— Ишь ты, какая нарядная! — сказал Саша.

— Ну, да, нарядная! Видишь, — сказала Людмила, усмехаясь на свои башмаки, — босые ноги, — выговаривала она эти слова со стыдливо-задорной растяжечкой.

Саша пожал плечьми, и сказал:

— Уж ты всегда нарядная. Ну что же, начнемте вбивать. Гвоздики-то у вас есть? — спросил он озабоченно.

— Погоди немножечко, — ответила Людмила, — посиди со мною хоть чуть, а то словно только по делу и ходишь, а уж со мной и поговорить скучно.

Саша покраснел.

— Милая Людмилочка, — нежно сказал он, — да я с вами сколько хотите сидел бы, пока бы не прогнали, а только уроки учить надо.

Людмила легонько вздохнула, и медленно промолвила:

— Ты все хорошаешь, Саша.

Саша зарделся, засмеялся, высовывая трубочкой кончик языка.

— Придумаете тоже, — сказал он, — нешто я барышня, чего мне хорошать!

— Лицо прекрасное, а то-то тело! Покажь хоть до пояса, — ласкаясь к Саше, просила Людмила, и обняла его за плечи.

— Ну вот еще, выдумали! — стыдливо и досадливо сказал Саша.

— А что ж такое? — беспечным голосом спросила Людмила, — что у тебя за тайны?

— Еще войдет кто, — сказал Саша.

— Кому входить! — так же легко и беззаботно сказала Людмила. — Да мы дверь запрем, вот никому и не попасть.

Людмила проворно подошла к двери, и заперла ее на задвижку. Саша догадался, что Людмила не шутит. Он сказал, весь рдея, так что капельки пота выступили на лбу:

— Ну, не надо, Людмилочка.

— Глупый, отчего не надо? — убеждающим голосом спросила Людмила.

Она притянула к себе Сашу, и принялась расстегивать его блузу. Саша отбивался, цепляясь за ее руки. Лицо его сделалось испуганным, — и, подобный испугу, стыд охватил его. И от этого он словно вдруг ослабел. Людмила сдвинула брови, и решительно раздевала его. Сняла пояс, кое-как стащила блузу. Саша отбивался все отчаяннее. Они возились, кружились по горнице, натыкались на столы и стулья. Пряное благоухание веяло от Людмилы, опьяняло Сашу, и обессиливало его.

Быстрым толчком в грудь Людмила повалила Сашу на диван. От рубашки, которую она рванула, отскочила пуговица. Людмила быстро оголила Сашино плечо, и принялась выдергивать руку из рукава.

Отбиваясь, Саша невзначай ударил Людмилу ладонью по щеке. Не хотел, конечно, ударить, но удар упал на Людмилину щеку с размаху, сильный да звонкий. Людмила дрогнула, пошатнулась, зарделась кровавым румянцем, но не выпустила Сашу из рук.

— Злой мальчишка, драться! — задыхающимся голосом крикнула она.

Саша смутился жестоко, опустил руки, и виновато глядел на оттиснувшиеся по левой Людмилиной щеке беловатые полоски, следы от его пальцев. Людмила воспользовалась его замешательством. Она быстро спустила у него рубашку с обоих плеч на локти. Саша опомнился, рванулся от нее, но вышло еще хуже, — Людмила проворно сдернула рукава с его рук, — рубашка опустилась к поясу. Саша почувствовал холод, и новый приступ стыда, ясного и беспощадного, кружащего голову. Теперь Саша был открыт до пояса.

Людмила крепко держала его за руку, и дрожащей рукою похлопывала по его голой спине, заглядывая в его потупленные, странно-мерцающие под синевато-черными ресницами глаза.

И вдруг эти ресницы дрогнули, лицо перекосилось жалкою детскою гримасою, — и он заплакал, внезапно, навзрыд.

— Озорница! — рыдающим голосом крикнул он, — пустите.

— Занюнил! младенец! — сердито и смущенно сказала Людмила, и оттолкнула его.

Саша отвернулся, вытирая ладонями слезы. Ему стало стыдно, что он плакал. Он старался удержаться.

Людмила жадно глядела на его обнаженную спину.

Сколько прелести в мире! — думала она. — Люди закрывают от себя столько красоты, — зачем?

Саша, стыдливо ежась голыми плечьми, попытался надеть рубашку, но она только комкалась, трещала под его дрожащими руками, и никак было не всунуть руки в рукава. Саша схватился за блузу, — пусть уж рубашка так пока остается.

— Ах, за вашу собственность испугались! Не украду! — сказала Людмила злым, звенящим от слез голосом.

Она порывисто бросила ему пояс, и отвернулась к окну. Закутанный в серую блузу, очень он ей нужен, скверный мальчишка, жеманник противный!

Саша быстро надел блузу, кое-как оправил рубашку, и посмотрел на Людмилу опасливо, нерешительно и стыдливо. Он увидел, что она вытирает щеки руками, робко подошел к ней, и заглянул ей в лицо, — и слезы, которые текли по ее щекам, вдруг отравили его нежною к ней жалостью, — и ему уже не было ни стыдно, ни досадно.

— Что ж вы плачете, милая Людмилочка? — тихонько спросил он.

И вдруг зарделся, — вспомнил свой удар.

— Я вас ударил, простите. Ведь я же не нарочно, — робко сказал он.

— Растаешь, что ли, глупый мальчишка, коли с голыми плечьми посидишь, — сказала Людмила жалующимся голосом. — Загоришь, боишься. Красота и невинность с тебя слиняют.

— Да зачем тебе это, Людмилочка? — со стыдливой ужимкой спросил Саша.

— Зачем? — страстно заговорила Людмила. — Люблю красоту. Язычница я, грешница. Мне бы в древних Афинах родиться. Люблю цветы, духи, яркие одежды, голое тело. Говорят, есть душа. Не знаю, не видела. Да и на что мне она! Пусть умру совсем, как русалка, как тучка под солнцем растаю. Я тело люблю, — сильное, ловкое, голое, которое может наслаждаться.

— Да и страдать ведь может, — тихо сказал Саша.

— И страдать, и это хорошо, — страстно шептала Людмила. — Сладко и когда больно, — только бы тело чувствовать, только бы видеть наготу и красоту телесную.

— Да ведь стыдно же без одежды? — робко сказал Саша.

Людмила порывисто бросилась перед ним на колени.

— Милый, кумир мой, отрок богоравный, — задыхаясь, целуя его руки, шептала она, — на одну минуту, только на одну минуту дай мне полюбоваться твоими плечиками.

Саша вздохнул, опустил глаза, покраснел, и неловко снял блузу. Людмила горячими руками охватила его, и осыпала поцелуями его вздрагивающие от стыда плечи.

— Вот какой я послушливый! — сказал Саша, насильно улыбаясь, чтобы шуткой прогнать смущение.

Людмила торопливо целовала Сашины руки, от плеч до пальцев, — и Саша не отнимал их, взволнованный, погруженный в странные и жестокие мечты. Обожанием были согреты Людмилины поцелуи, — и уже словно не мальчика, — словно отрока-бога лобзали ее горячие губы в трепетном и таинственном служении расцветающей Плоти.

А Дарья и Валерия стояли за дверью, и поочередно, толкаясь от нетерпения, смотрели в замочную скважину, и замирали от страстного и жгучего волнения.

— Пора же и одеваться, — сказал наконец Саша.

Людмила вздохнула, — и с тем же благоговейным выражением в глазах надела на него рубашку и блузу, прислуживая ему почтительно и осторожно.

— Так ты язычница? — с недоумением спросил Саша.

Людмила весело засмеялась.

— А ты? — спросила она.

— Ну вот еще! — ответил Саша уверенно, — я весь катехизис твердо знаю.

Людмила хохотала. Саша, глядючи на нее, улыбнулся, и спросил:

— Коли ты язычница, зачем же ты в церковь ходишь?

Людмила перестала смеяться, призадумалась.

— Что ж, — сказала она, — надо же молиться. Помолиться, поплакать, свечку поставить, подать помянуть. И я люблю все это, — свечки, лампадки, ладан, ризы, пение, — если певчие хорошие, — образа, у них оклады, ленты. Да, все это такое прекрасное. И еще люблю… Его… знаешь… Распятого.

Людмила проговорила последние слова совсем тихо, почти шепотом, покраснела, как виноватая, и опустила глаза.

— Знаешь, приснится иногда, — Он на кресте, на теле кровавые капельки.

С тех пор Людмила не раз, уведя Сашу в свой покой, принималась расстегивать его курточку. Сперва он стыдился до слез, но скоро привык. И уже наконец смотрел ясно и спокойно, как Людмила опускала его рубашку, обнажала плечи, ласкала, и хлопала по спине. И уже наконец он сам принимался раздеваться.

И Людмиле приятно было держать его, полуголого, у себя на коленях, обнявши, целуя.

Саша был один дома. Людмила вспомнилась ему, и его голые плечи под ее жадными взорами.

И чего она хочет? — подумал он.

И вдруг багряно покраснел, и больно-больно забилось сердце. Буйная веселость охватила его. Он отбросил свой стул, несколько раз перекувыркнулся, повалился на пол, прыгал на мебель, — тысячи безумных движений бросали его из одного угла в другой, и веселый, ясный хохот его разносился по дому.

Коковкина вернулась в это время домой, заслышала необычайный шум, и вошла в Сашину горницу. В недоумении она стала на пороге, и качала головой.