Собрание сочинений. Дополнительный том. Лукреция Флориани. Мон-Ревеш - Жорж Санд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет! — отвечал Дютертр, потрясенный услышанным. — . Нет! Именно так я любил ее четыре года, прежде чем осмелиться открыть ей свою любовь.
— Я это знаю, — продолжал Амедей, — когда вы колебались перед таким серьезным шагом, как вторая женитьба, вам нередко казалось, что вы любите безнадежно, и даже в те минуты вы бывали счастливы. Но вы были менее счастливы, чем я, ибо в эти часы отречения от счастья вы приносили себя в жертву долгу, который в вашем сознании еще не был вполне определен. У вас было только смутное опасение испортить будущее ваших детей. Я же знаю, что если бы стал добиваться ее любви, то этим убил бы своего отца, — и вы думаете, что я мог бы желать счастья, добытого ценой такого преступления? Нет, нет, мое счастье выше, чем удовлетворение моей собственной любви. Оно — в жертве этой любовью, и если вы отнимите у меня это блаженство, то оставите мне только горе, отняв высшее, высочайшее утешение. Вы уступили своей страсти, вы отец, потому что имели на это право; вы могли узаконить ее, вы, не могли предвидеть, что она принесет семье горе, которому, в конце концов, все-таки можно помочь. Я же не мог бы питать надежду, не краснея, и потому не могу быть побежден, не могу быть слаб. И потом, благодарение богу, я не любим!
— Благодарение богу, говоришь ты? — спросил удивленный Дютертр.
— Да, благодарение богу, потому что любимы вы! — отвечал Амедей, в порыве преданности. — И потому, что вас я по справедливости предпочитаю себе!
Дютертр, глубоко растроганный, закрыл лицо руками; потом, после минутного молчания, положил руку на голову молодого человека со словами:
— Сын мой, я уважаю вас, я вас люблю и благословляю, но вы больше не можете оставаться здесь.
XXIII
Потрясенный Амедей опустил голову, словно благословение дано было ему священником у подножия эшафота.
— Вы убиваете меня, — сказал он, — но да будет воля ваша!
— Нет, я спасаю тебя, — сказал Дютертр, поднимаясь с места. — В том бремени, которое ты хочешь на себя возложить, могут таиться страдания, которых ни ты, ни я не предвидим. Я один должен нести это бремя, но ты не задавай мне вопросов. Я ничего не могу сказать, кроме того, что верю тебе как самому себе и удаляю тебя не из эгоистического чувства и низкой подозрительности. Я говорю тебе, что так нужно — не для чести моей, но для моего достоинства; не для душевного покоя, но для чистоты моей совести.
— Ваше решение непостижимо для меня, но я должен покориться, не пытаясь его разгадать, — сказал Амедей. — Только поручите мне сделать для вас какое нибудь большое дело, поручите мне что-нибудь очень трудное; пусть мне будет нелегко — я стану сильнее, зная, что мои силы нужны вам.
— Да, они нужны мне и будут всегда нужны. Но больше всего ты нужен мне здесь, в семье, потому что в твоей привязанности я нуждаюсь еще больше, чем в твоем уме и труде. Послушай! Эта прекрасная и крепкая семья, которой я так гордился и так надеялся навсегда собрать под своим крылом, скоро рассеется. Иначе нельзя. Эвелина, кажется, выйдет замуж за Тьерре: она сама его выбрала, и я его уважаю. Натали поедет со мной в Париж; поезжай и ты туда и жди меня; мы будем жить там втроем с моей сестрой. В течение предстоящего года я буду приезжать сюда лишь ненадолго, так мне приходится делать с тех пор, как я на свою беду принял пост депутата. Жена моя успокоится; она привыкнет к мысли о том, что мое отсутствие продлится около года; без Натали, которая ее убивает, она начнет поправляться, имея рядом любящую Каролину, и постепенно вылечится совсем. Через год Натали будет замужем, я подам в отставку, и тогда, если ты поклянешься мне честью, что ты излечился, мы вернемся сюда, и я снова буду лелеять надежду, которую ты мне подал когда-то, что ты привяжешься к младшей… к лучшей из моих дочерей. Если же нет, то ты уедешь в Америку, где, может быть, тебе придется спасать мое состояние от нависшей над ним угрозы.
— Вы слишком мало думаете об этой угрозе, дядюшка, позвольте мне поехать туда сейчас же.
— Нет, — сказал Дютертр, ибо он опасался последствий его отчаяния и не решался предоставить юношу самому себе, настолько прочно в его сердце великодушное и нежное отцовское чувство уживалось с супружеским, — нет, время заниматься материальными делами еще не пришло. Мы все страдаем здесь от нравственных мук, в особенности я, ибо мне придется снова покинуть собственный дом и терпеть еще большую муку, соединив свою жизнь с черствой душой, с дочерью, которая порой бывает просто бесчеловечна. Мне придется много страдать, друг мой; мне понадобятся силы и терпенье. Со мной не будет Малютки, чтобы осушать мои слезы. Это сокровище я оставляю Олимпии. Замени мне любимую дочь, оставаясь в то же время добрым и мудрым советчиком, — ведь ты всегда помогал мне в минуты душевного смятения. Ты говоришь, что любишь меня больше, чем себя самого; я верю тебе и на тебя полагаюсь.
Говоря так, Дютертр внимательно следил за выражением лица Амедея. Он подвергал испытанию его юную отвагу, он старался спасти Амедея от него самого с помощью той страстной преданности, которая и была его истинной добродетелью, истинной силой. Если бы Дютертр заметил хоть малейшее сомнение в его взоре, хоть малейшее колебание его духа, он отказался бы от этого средства спасения и стал бы искать другого. Но взор Амедея блистал по-прежнему, лицо его прояснилось, улыбка надежды и признательности появилась на задрожавших губах.
— Да, вы правы! — вскричал он. — Именно этого я желаю, именно в этом мое назначение и моя радость! Быть для вас опорой в той борьбе, которую ведут здесь против вашей справедливости и доброты, утешением в горестях, которые вам причиняют!.. Благодарю, благодарю, отец мой! Мне не хватает достоинств,
