Стихотворения. Проза - Леонид Дмитриевич Семёнов

последнее — грех. А вы все такое ненужное пишете. Знаете, надо жить, не думая; все зло ваше от того, что вы не просто живете, не по сердцу, а надуманно, любуясь своей выдумкой. Я тоже грешу этим. Вот здесь, в лазарете, раненые, они живут просто. Это — все бородачи, надо у них учиться жизни. Вчера умирал солдат, у него дома семья большая, он был прострелен навылет в живот, отчего произошло воспаление брюшины. Доктора говорят, при этом боль отчаянная, а он повторял все время: “Хорошо жить на свете, а умрешь, еще лучше будет”.

Я так была поражена: умрешь — еще лучше будет. Он так сказал, точно наверно знал, что умрешь — еще лучше будет. И при нестерпимой боли — хорошо жить на свете. Вот как! А мы умереть боимся, потому что живем не как следует и нарочно себе всякие страдания выдумываем. Много мы вообще выдумываем. Хочется мне вам сказать что-нибудь ласковое, чтобы успокоить вас, только не знаю, что. И, вообще, я не умею говорить. Если вам нужно, пишите чаще, может быть, я тогда и найду, что сказать вам. Да, не люблю я, когда мне “Мария Михайловна” говорят и пишут, я просто — сестра Маша. Так бы хотелось быть для всех сестрой, и даже не только для людей, а для всех: ведь и зверям, и птицам, и травам нужно, чтобы кто-нибудь любил их, тогда бы и красоты своей не чувствовала. Мир — вашей душе. Может быть, Евангелие поможет вам, только читайте его, не думая, а просто, совсем просто, ведь и оно — простое, как луг, на котором растут полевые цветочки, один другого краше».

Это письмо решило последние сомнения Алексея. Жить просто, учиться у бородачей жизни и смерти — и он резко порвал со всем своим прошлым, ушел в подполье, в партию социалистов-революционеров, чтобы ехать в деревню для работы среди крестьян и учиться у них жить просто.

Отдаваясь в распоряжение партии, Алексей всего меньше думал о том, что партийная работа в партии социалистов-революционеров по существу своему была заменой желаний большинства. Для Алексея партийная работа была тем подвигом, который не могла не оценить сестра Маша, той новой жизнью, которую он искал со дня встречи с Марьей Михайловной, тем настоящим, которое одно могло оправдать его в ее глазах и навсегда уничтожить постыдные слова, сказанные им при их первой встрече.

Лето прошло в подготовительных работах, когда Алексея заставляли выступать на фабриках и заводах, и вскоре, после 17-го октября 1905 г.[314], он был отправлен для работы среди крестьян в Курскую губернию.

Недолго продолжалась работа Алексея, он был выдан самими крестьянами и жестоко избит при попытке к бегству. Когда его били и топтали, он ощущал непонятную радость:

— Так, так! Топчите мою житейскую гадость! — говорил он себе, боясь только одного, как бы не выдать свою муку.

После, в сыром подвале, куда втолкнули его на ночь, лежа на сырой земле и чувствуя на себе быстро перебегающие, холодные лапки крыс и их горячие, подвижные носики, которые тыкались в его щеки, бессильный отогнать их, он думал о сестре Маше, и снова радость охватывала его. Сердце порывисто стучало, и в этом ускоренном и неровном стуке рождались слова благодарственной песни. “Маша, родимая, сестра моя вечно любимая, как хорошо жить на свете! Как хорошо страдать ради тебя! О, лучезарная, свет даровавшая, лилия чистая, белая лилия, радость солнца несущая, все оживляющая, смерть побеждающая, слава тебе!”

Полгода просидел Алексей в тюрьме. К нему приезжали мать и брат Шура, радостно было видеть и чувствовать, что родные не отказались от него. Особенно отраден был приезд матери, с которой в отроческие годы он так жестоко боролся за свою свободу, — но еще радостнее было, когда он получал от сестры Маши письма, из которых он узнавал, что она довольна им.

В день открытия первой Государственной Думы[315] Алексей был освобожден и приехал в Петербург для свидания с сестрой Машей. С нетерпеливой жаждою ждал он этой встречи, сотни раз рисуя в воображении, как и что будет говорить с ней, представляя себе до мельчайшей подробности, как она будет смотреть на него своими глубокими, большими, всезнающими, как у васнецовских святых, глазами.

Но сестра Маша сама испытала слишком много и во время мукденского отступления, когда тысячи раненых были брошены на произвол судьбы, и в дни демобилизации, когда усталые, побежденные армии рвались домой, а их заставляли усмирять поднимавших знамя восстания рабочих. Она видела и пережила весь ужас солдатских стихийных бунтов и беспощадную гражданскую войну. На ее глазах расстреливали безоружных, на ее глазах солдаты с остервенением кололи детей и с звериным наслаждением, стоя в очереди, насиловали женщин и девушек. Когда она однажды попыталась остановить их, ее саму схватили, и никогда не могла она забыть страшное, потемневшее от страсти, с дикими сверкающими глазами лицо близко, близко от своих глаз. От ужаса от того, что сейчас должно было произойти, с ней сделался припадок падучей болезни, которой она страдала с детства. Этот припадок смутил и остановил разъяренных солдат, и тот, в руках которого она билась, бережно опустил ее на землю и накрыл своей шинелью.

Все это не могло не отразиться на ее душе.

Зло, то зло, с которым она хотела бороться, совершало победное шествие, подчиняя себе попадавшихся на его пути людей, и ничто не могло остановить этого торжествующего шествия. Но чем больше проникалась она жалостью к раздавленным злом людям, к этим темным, стихийным солдатам, тем сильнее поднималась в ней ненависть к тем, кто взял на себя право управлять другими и не только ничего не сделал и не делал для уничтожения зла, а, наоборот, как будто поощрял таившееся в каждом человеке зло и помогал его проявлению. Она, мечтавшая стать для всех сестрой, никогда никого не осуждавшая, вынимавшая муху из паутины, теперь горько осуждала и готова была пойти на политическое убийство, чтобы освободить этих темных, забитых, стихийных людей от ига, поработившего их.

Вот почему Алексей, когда они встретились, снова почувствовал себя виноватым перед ней. Ему нечем было гордиться: он был опять побежден, и весь его подвиг, которым он любовался, как-то сразу потускнел. Это было опять не то!

После роспуска первой Государственной Думы[316] Алексей снова отправился в деревню, теперь вместе с сестрой Машей. Русанов, родные и все, кто знал и любил ее, а все, кто знали,