Лукиан Самосатский. Сочинения - Лукиан

3. Ликин. Прекрати, Феомнест, это актерское несносное притворство! Как? Ты тяготишься подобной жизнью, тем жребием, что вынула тебе Судьба? Считаешь обременительным общество прелестных женщин и цветущих красотой отроков? Скоро, пожалуй, тебе и очистительная жертва понадобится против столь тяжкого недуга: поистине — жестокая болезнь! Но вместо того, чтобы щедро рассыпать пустые слова, не лучше ли будет сознаться, что ты — счастливец, поскольку божественные пряхи не выпряли тебе ни черной работы земледельца, ни скитаний купца, ни жизни воина всегда с оружием в руках. Нет: палестры, сияющие лоснящимися телами, нарядная одежда, пышно ниспадающая до самых пят, уход за прической, с отменным искусством слаженной, — вот все твои заботы! Что касается любовных желаний, то самая пытка их радует, а зубы страсти кусают сладко. Домогаясь, ты живешь надеждой, а достигнув своего, — вкушаешь желанный плод: и равноценны наслаждения, вкушаемые и ожидаемые.

И вот совсем недавно, когда ты сказывал мне предлинный, как каталог Гесиода, перечень тех, в кого ты был влюблен начиная с самых юных лет, веселые взгляды глаз, тая, становились влажными, а голос сладкий, как у дочери Ликамба, звучал еще нежнее, и по одному тону его сразу выдавал тебя и говорил о том, что ты влюблен не только в тех, о ком рассказывал, но и в самое воспоминание о них. Итак, если у тебя сохранилась не рассказанной часть повествования о плавании по морям Афродиты, не скрывай от меня ничего и сделай свою жертву Гераклу совершенной.

4. Феомнест. Этот бог — пожиратель быков, Ликин, и, как говорят, он менее всего радуется бездымным жертвам. Но так как мы нашей беседой отмечаем годичный праздник Геракла, то мои рассказы, длящиеся с самого утра, я полагаю, уже приелись. Пусть теперь твоя Муза, оставив привычную ей важность, на новый лад настроится и весело проведет весь этот день в угоду богу. А для меня будь сегодня судьей нелицеприятным, так как я не вижу, чтобы ты склонялся на сторону какой-нибудь одной из двух страстей. Итак, скажи, кого ставишь лучшими: тех, что любят отроков, или находящих утеху в милых женщинах? Что касается меня, то, пораженный и той, и другой страстью, я, как стрелка хорошо уравновешенных весов, склоняюсь равномерно к обеим чашкам. Ты же, как стоящий вне всего этого человек, сумеешь выбрать неподкупным решеньем разума то, что лучше. Итак, любезный друг, оставь всякое притворство и быстрее положи камешек, какой найдешь нужным, согласно оценке моих любовных увлечений.

5. Ликин. По-твоему, Феомнест, этот разговор — детская забава и шутка. А на деле он очень важен. Я, во всяком случае, говорю о нем под свежим впечатлением, зная, что эти дела чрезвычайно важны, когда услыхал горячий спор, который по обоим твоим вопросам вели между собой два человека. Воспоминание о нем до сих пор сохраняется у меня. При этом спорящих разделяли не только слова, но и страсти; не так, как тебя, который податлив и умеет, бодрствуя без сна, плату двойную собрать:

Стадо быков сторожа, а после — овец белорунных.

Из спорщиков же один безмерно наслаждался любовью мальчиков, считая Афродиту женских ласк губительной пропастью, другой же целомудренно чуждался мужского ложа, устремляя все свои желания к женщинам. В этой схватке двух страстей я был поставлен третейским судьей, и нет слов сказать, какое сверхудовольствие при этом я получил: следы тогдашних слов остались запечатленными в ушах, как будто я только что их слышал. Итак, убрав с дороги то, что послужило для обоих поводом пуститься в спор, я точно передам тебе все, что было сказано.

Феомнест. Отлично! Я же, оставив ложе, сяду против тебя, чтобы

Только упомянет Ахилл, подхватить напев его песни,

а ты славно поведай нам славу любовного спора.

6. Ликин. Я собирался плыть в Италию, и для меня был снаряжен один из тех двухъярусных быстроходных кораблей, которыми обычно пользуются либурны — племя, обитающее по берегам Ионийского залива. Когда необходимые приготовления были закончены, я поклонился всем отечественным богам и призвал Зевса Странноприимца милостиво сопутствовать мне в далекой моей поездке. Мне запрягли мулов, и я спустился из города к морю. Здесь я простился с толпой провожавших меня друзей, — на пристани собралась блестящая толпа образованных людей, с которыми я встречался постоянно и которые были огорчены разлукой. Потом я взошел на палубу и уселся на корме неподалеку от кормчего. Зазвучали дружно весла гребцов и скоро увели нас далеко от земли в открытое море. Дул попутный ветер, быстро подгоняя наше судно. Мы поставили лежавшую в трюме мачту, подняли и закрепили рею. Потом, натянув канаты, распустили все паруса. Ветер мягко наполнил ткань, и мы понеслись вперед, не уступая, я думаю, свистящему полету стрелы. Волны тяжело шумели за кормой, рассекающей их.

7. Впрочем, рассказ о том, что произошло во время переезда забавного иль важного, совершенно не к чему удлинять. Миновав побережье Киликии и войдя в Памфилийский залив, мы не без труда обогнули Хелидонские острова — счастливую границу древней Эллады. Мы посетили каждый из ликийских городов, развлекаясь всего более преданиями местной старины, ибо никаких других приметных остатков былого процветания здесь не видно. Достигнув наконец солнечного Родоса, мы решили сделать здесь кратковременную остановку в нашем плавании, дотоле непрерывном.

8. Гребцы, вытащив корабль из воды на сушу, расположились подле него в палатках, а для меня было приготовлено помещение в гостинице против храма Диониса. На досуге я пошел бродить по городу и преисполнился приятнейшими впечатлениями: этот город — настоящий город Солнца, и красота его достойна бога. Я обошел кругом колоннады Дионисова святилища, рассмотрел все находившиеся в них картины, отдельно каждую, и, наслаждаясь этим зрелищем, возобновлял попутно в памяти героические сказания. Тотчас два-три проводника, подбежав ко мне, предложили за небольшую мзду объяснить содержание всех картин. Впрочем, и без них я по догадке сам понял почти все.

9. Насмотревшись досыта, я намеревался уже отправиться домой, как вдруг судьба послала мне величайшую из возможных на чужбине радостей: встречу с двумя старинными приятелями, которых, по-моему, и ты должен знать, не раз встречавшись здесь с ними, когда они бывали у меня. Один — Харикл, родом из Коринфа, юноша далеко не урод, да к тому же всегда искусно причесанный, из желания, как видно, пленять собой милых женщин. Спутником его был Калликратид, афинянин, человек простой наружности, всему на свете предпочитающий деятельность политического оратора и выступления с речами в народных собраниях. Не брезгал он и телесными упражнениями и охотно посещал палестры, побуждаемый к тому, я думаю, не чем иным, как любовным влечением к юношам. На это были устремлены все его помыслы. А ненависть свою к женщине он доводил до того, что часто посылал проклятия Прометею. Завидев меня издали, оба кинулись ко мне с веселым и радостным видом. Затем, как водится, мы обменялись приветствиями, и каждый стал просить меня зайти к нему. Но я, видя, что между ними возникает соперничество из-за меня, сказал: "Сегодня, Калликратид и Харикл, будет всего лучше вам обоим посетить меня, не возбуждая дальнейших споров, а в последующие дни я решил остаться здесь дня на три, на четыре — вы поочередно угостите меня в ответ, решивши жребием, кому быть первым".

10. Так и решили. В этот день я был хозяином и угощал обоих, назавтра — Калликратид, а дальше, после него, — Харикл. Уже во время этих пирушек я заметил по многим несомненным признакам, какие мысли владели каждым: афинянин обзавелся красивыми мальчиками, и все рабы были у него безбородыми, оставаясь в доме лишь до тех пор, пока не начинал темнеть их подбородок; как только щеки покрывались первым пушком, Калликратид отсылал их прочь, назначая управляющими и приказчиками своих афинских имений. Харикл, напротив, был окружен целым хором танцовщиц, флейтисток и арфисток. Весь дом Харикла, словно во время праздника Фесмофорий, был полон женщин, и нельзя было встретить ни одного мужчины, разве только малыша-мальчика или какого-нибудь дряхлого старика-повара, который по возрасту уже не мог возбуждать ревнивых подозрений хозяина. Все это, как я уже сказал, с достаточной ясностью вскрывало род мыслей моих приятелей. Нередко дело доходило между ними и до легких схваток, но длились они недолго и не могли привести к решению вопроса. Когда же пришел срок отплытия, оба они вызвались сопровождать меня, и я взял их с собой на мой корабль: как и я, они собрались посетить Италию.

11. Мы решили причалить в Книде, чтобы осмотреть святилище Афродиты; славилось оно изображением богини — творение искусного резца Праксителя, возбуждающее любовь. Мы спокойно подошли к берегу: сама богиня, думается мне, вела наш корабль, послав на море сияющую ясность. Пока остальные мои спутники хлопотали, как водится, над пополнением наших запасов, я, взяв под руки чету моих любвеобильных приятелей, обошел с ними вокруг всего Книда, немало потешившись вольным видом книдских глиняных фигурок, достойных города Афродиты. Посетив сначала колоннаду Сострата и другие достопримечательности, вид которых мог усладить наш вздор, мы направились к храму Афродиты; двое, я и Харикл, горячо стремясь увидеть богиню, а Калликратид — неохотно, поскольку предстоял женский образ. Я уверен, Калликратид с наслаждением променял бы тогда книдскую Афродиту на Эрота из Феспий.