Рот, полный языков - Ди Филиппо Пол

Почувствовав обиженность в тоне брата, вновь проникнувшись нежным сочувствием к нему и к его горю, Эмили жестом показала, что запирает губы на замок.

Удовлетворенный этим репримандом Дэвис продолжил свою речь:

— С тех пор, как я открыл это царство, моим заветным желанием стало посетить его в телесной оболочке задолго до моей смерти. Много лет я бесплодно искал доступ в Обитель Лета. И как раз, когда намеревался оставить эти тщетные поиски, я нашел прославленную мадам Селяви.

Медиум сказала:

— Ах, mon cher [177], это я нашла вас!

— Как вам угодно, мадам. В любом случае мадам Селяви несравненно превосходила всех медиумов, с кем мне доводилось встречаться.

Видите ли, мадам способна служить физическим мостом между Обителью Лета и Землей благодаря поразительно новой эссенции, которую она источает.

Тут, я полагаю, настало время уступить мое место профессору Круксу. Прошу вас, профессор.

Крукс и Дэвис поменялись местами. С оксфордской четкостью Крукс начал объяснения:

— Мадам Селяви — портал между нашим миром и Обителью Лета. Тщательные испытания и проверки доказали, что ей дана уникальная способность служить проводником той самой материи, из которой как будто сотворены духи и их мир. Я назвал эту новую форму материи «идеоплазмой». Идеоплазма представляется многосвойственной субстанцией — частично органической, частично неорганической — и до этой поры неизвестной нашей науке. Источаясь из тела нашего медиума, она подвластна ее мысленным приказам и принимает любую форму, какую медиум пожелает.

Кисть, рука целиком или даже весь дух целиком может материализоваться. И эти идеоплазматические создания абсолютно осязаемы, как я могу подтвердить лично.

Тем не менее, каким бы интригующим этот новый феномен ни показался мне вначале, я не видел, каким образом он может открыть нам прямой доступ в Обитель Лета. Идеоплазма источалась и возвращалась по каналу нашего медиума, не допуская, чтобы ей сопутствовал какой-либо материальный предмет. И вот тут-то вдело вступила наука.

Теперь Крукс взял с пюпитра стеклянно-металлическое изделие и протянул его для лучшего рассмотрения.

— Это мое последнее изобретение, которое я скромно называю Трубкой Крукса. Через его вакуумное внутреннее пространство можно послать электрический ток от катода в одном конце к аноду в другом.

Когда эта трубка наполняется идеоплазмой — захваченной и отторгнутой от мадам Селяви — и активизированной, — происходит нечто поразительное. Трубка с ее содержимым, а также любые предметы на расстоянии определенного радиуса от нее исчезают! Словно под воздействием электрического тока идеоплазма насильственно выбрасывается из нашего измерения, увлекая с собой некоторое количество земного мусора.

Духи сообщили нам, что они видели, как трубки с захваченными предметами материализовались в Обители Лета.

Крукс самодовольно улыбнулся.

— Теперь я возвращаю трибуну мистеру Дэвису. Когда Дэвис вновь встал перед ними, он сказал:

— Наш мир находится в соприкосновении с Обителью Лета точка в точку. Здесь, в Амхерсте, например, такой знакомый нам травянистый Выгон сосуществует по ту сторону с Бухтой Семи Душ в Обители Лета.

Вот отсюда мы и поплывем в потустороннюю жизнь.

И пока мы сидим здесь, сюда уже с верфи Маккея в Восточном Бостоне движется нагруженная специально сконструированная шхуна. По прибытии нашего судна сюда мы снабдим его кольцом идеоплазмированных трубок Крукса, которые медленно наполняли день за днем. Оснащенные таким образом, мы проломим барьер между мирами в путешествии более дерзком, чем плавание Ясона!

Из уважения к помешательству Остина Эмили хранила молчание на протяжении этой мешанины науки и мистики, подавляя свое растущее негодование.

Однако теперь она долее не могла сдерживаться:

— И как, прошу вас объяснить, мадам «источает» это небесное желе из айвы?

Дэвис принял смущенный вид и вновь начал полировать очки. Уолт уставился в потолок, а юный Саттон принялся небрежно насвистывать. Крукс закинул ногу за ногу и скрестил руки на груди. Полминуты в комнате царило молчание, будто на собрании «Незнаек» [178]. Затем заговорила сама медиум:

— Из mamelles, милая сестра Остина. Из изобильных сосцов.

Для иллюстрации мадам Селяви подложила ладони под тяжелые груди.

— Своего рода спиритуальное молоко, которое с чужой помощью я могу выдавливать кап-кап-кап.

Эмили лишилась дара речи. Предельно непристойные картины теснились в ее воображении. Мозг полон Коридоров, как ни одно Аббатство, где привидения бродят.

Уолт кашлянул, разбив ее внутреннее сосредоточение.

— Безумные волокна, неуправляемые выросты, — сказал поэт, — играют, женский облик сотворяя, и наш ответ неуправляем столь же.

— Неуправляем, — сказала Эмили. — Как бы не так!

6

«Какой мистический швартов ее удерживает нынче»

Лавинья Дикинсон завязала ленты шляпки под подбородком, взяла большую рыночную корзинку с крышкой и нетерпеливо обернулась к мешкающей сестре:

— Вы идете или нет, мисс Белая Ночная Бабочка? Прозвище, вдохновленное ее манерой одеваться, отвлекло Эмили от интроспекции. Она раздумывала над одним из самых первых своих стихотворений, ею записанных, которое начиналось: «Есть дома у меня сестра, другая ж за изгородью ждет».

Какой же коварной явила себя сестра через брак! Настоящая Клеопатра! Если бы только Остин мог жениться на милой Мэри Уорнер, насколько все могло бы сложиться лучше…

Эмили возблагодарила Бога за неколебимый здравый смысл своей сестры по крови. Она была не в силах вообразить жизнь без своей любимой Винни — кислой, ехидной, жадной, какой она была. Как она ей нужна! Особенно теперь, когда «Лаврами» словно бы овладела невероятная аморальность.

Миновали три дня после того, как объяснение касательно идиоплазмических poitrines [179] мадам Селяви вынудило Эмили праведно отступить под защиту «Имения». (Как ни странно, но она не почувствовала неодолимой потребности укрыться в безопасности своей кровати, а вместо этого коротала время за домашними обязанностями — испеченного ржаного хлеба хватило бы, чтобы накормить всех зевак, собравшихся поглазеть, как вешают Джона Брауна [180]! Если это свидетельствовало об усиливающейся ее жесто-косердности, она не знала, чем это объяснить, и не знала, нравится ли ей это…)

За это время никто из «Лавров» не искал ее ни для извинений, ни для улещиваний. Правда, Уолт постучал в парадную дверь на следующий же день и был принят Винни.

— Передай ему это, — так откликнулась Эмили на его появление, вручая сестре сложенное стихотворение.

Прочитав, Уолт удалился без слов и больше не возвращался.

Эмили была немножко удивлена и опечалена, что океано-глубокий Бард не проявил большей настойчивости. Пламя преклонения, которое он зажег в ней — исключительно такое, какое один Поэт и Свободный Мыслитель может испытывать к другому, — напомнила она себе: разве он не признался, что его сердце навеки обручено с безымянной новоорлеанской бесстыдницей, чей дагерротип он носит с собой, — все еще пылало, как ни гасились угли.

Но какой бы ни была причина, Уолт не уговаривал, не спорил, и Эмили старалась изгнать из своих мыслей и его, и весь помешанный зверинец в «Лаврах».

Однако именно это утро принесло из города невероятную новость, вновь пробудившую в ней властное любопытство к сумасшедшей экспедиции, которую готовили Остин и остальные и которая теперь вынуждала ее вновь посетить Амхерст, хотя она повернулась к нему спиной много лет назад.