Родная старина - В. Сиповский

Затем, взявшись за ворот своей рубахи, прибавил:

– И сию последнюю разделю со всеми!

Велика, видно, была радость царя Бориса, если давал он такие обещания!..Три дня продолжались народные празднества и придворные пиры. Награды без конца сыпались на царских приближенных. Щедротам царя, казалось, не было ни меры, ни конца…

Твердо, крепко сел на престол этот «богоизбранный» царь. Сослужили ему свою службу и патриарх, и духовенство, и служилые люди, облагодетельствованные им. Все дело было обделано очень ловко. Не принял Борис царского венца от патриарха и бояр, а выждал решения Земского собора, на котором устами своих излюбленных людей весь русский народ избрал его, своего правителя, на царство. Но и тут он не хотел брать царского венца, долго и упорно отказывался, и если взял наконец, то лишь по Божьему изволению, по настоянию патриарха, по мольбам духовенства, выборных людей и московского народа. Словно против воли принимал на себя Борис бремя царской власти, но еще до венчания на царство сослужил великую царскую службу своему отечеству – спас его от вражьей силы; еще до венчания показал он служилым людям, что и службы от них требовать и жаловать по-царски за эту службу сумеет, что если не по крови, то по нраву, по широкой размашистой щедрости ему место на русском царском престоле. Борису в эту пору было сорок семь лет, но он еще был полон жизни и сил. Высокий ростом, плотный, плечистый, круглолицый, с черными волосами и бородой – он имел внушительный вид и царскую осанку; речь его была очень мягка, порою даже льстива, но глаза внушали страх и повиновение.

«Избрание Бориса Годунова в цари». Гравюра. XIX в.

И умом, и наружным видом, и тороватостью – всем взял Борис, и, казалось бы, лучшего царя и не надо было; но в народе упорно держалась молва, что он сгубил последнюю отрасль царского дома, добиваясь престола. Крепко сел он теперь на этот престол – окрепла и злая молва… Цареубийцу видел народ в Борисе, и никакими щедротами не мог он купить народной любви. Невыносима была и многим знатным боярам мысль, что Годунов, человек незнатный родом, да вдобавок потомок мурзы Чета, природного татарина, – царь, а им, потомкам Рюрика и Гедимина, приходится преклоняться пред ним. Князья Шуйские, Вельские, Голицыны могли считать себя по своей родовитости более достойными, чем Годунов, занять престол, но более всего на него имел прав в глазах народа Федор Никитич Романов. Народ особенно любил Романовых: они не запятнали себя никаким дурным делом, в опричине никакого участия не принимали, а добродетельная Анастасия, которую считали ангелом-хранителем царя, направлявшим его на все доброе, была памятна народу. При вступлении Бориса на престол во главе рода Романовых стоял Федор Никитич, племянник царицы Анастасии и двоюродный брат царя Феодора. Не было в Москве в то время другого такого красавца и щеголя, как Федор Никитич! Им любовались все, когда он ехал на коне… Красота его и щеголеватость вошли даже в поговорку. Когда хотели похвалить молодцеватую наружность или изящество одежды какого-нибудь щеголя, то говорили ему: «Ты совершенно Федор Никитич!»

Но не одной красотой привлекал к себе Федор Никитич: он был очень умен от природы, со всеми приветлив и любезен, любознателен и, что представляло тогда большую редкость, был начитан и знал даже немного по-латыни. Народная любовь к Романову была, конечно, известна Борису, а также и неприязнь многих к себе, и ему, достигшему желанной царской высоты, все-таки было кого бояться, было кому завидовать…

Сильно хлопотал Борис в первые два года своего царствования о том, чтобы привязать к себе народ, закрепить его любовь за собой и родом своим. При вступлении своем на престол он освободил сельский люд на один год от всяких податей; торговым людям дал право два года торговать безданно-беспошлинно; служилым людям было выдано сразу двойное жалованье за год. Разным краям даны были льготы. Громадное состояние Бориса давало ему возможность изумлять всех своею тороватостью. Знал он, как русский народ чтит нищелюбие, и щедро помогал нищим и калекам; ни один бедняк, подавший ему челобитную, не уходил от него с пустыми руками. Вдов, сирот и нищих он кормил, одевал, оделял деньгами. Крестьяне были несколько облегчены: определено, сколько они должны платить землевладельцу и сколько работать на него. Борис даже позволил крестьянам временно переходить, но только от мелких помещиков к мелким же, а не к богатым. Старался он противодействовать пьянству, которое было сильно распространено в народе, приказывал закрывать кабаки. Ни один царь еще, казалось, не заботился так о благоденствии народа, как Борис.

Царствование царя Бориса (1598–1604)

В первый год своего царствования он был обрадован известием из Сибири. Воевода Воейков на реке Оби разбил окончательно Кучума, который после поражения бежал и скоро погиб. Сибирский край был окончательно закреплен за Россией постройкой новых городов и открыт для мирной промышленности.

Много заботился Борис о том, чтобы охранить южные окраины государства от набегов крымцев. По приказу царя здесь построен был целый ряд новых крепостей, засек. Сами татары догадывались, что Борис хочет как бы задушить их, выдвигая свои укрепления все дальше и дальше на юг и восток. Зорко сторожили русские по границам своих степных недругов, чтобы вовремя дать весть о движении их. Об этих сторожах находим любопытные известия у одного иностранца, бывшего в русской службе (Маржерета). Стража была расставлена повсюду, где могли бы пройти орды татар. По степи росли одинокие дубы. При таких дубах на расстоянии 8, 10 и более верст становились сторожа – по два ратника у каждого дерева: один сторожил, сидя на верхушке дуба, другой подле дерева кормил оседланных коней. Лишь только сидевший на дереве замечал в степной дали облака пыли, поднимаемые обыкновенно татарской конницей, немедленно один из двух стражей скакал во весь опор на быстром коне к другому дереву, еще издали знаками и криками указывал сторожу, с какой стороны грозит опасность; тогда от этого дерева таким же способом давалась весть к следующему, доходила до ближайших крепостей и, наконец, до Москвы. Вторые сторожа, оставшиеся при деревьях, выждав несколько времени и приглядевшись внимательнее к тому, что творилось в степи, садились на коней и передавали уже более определенные вести тем же способом, как их товарищи. Таким образом, при помощи этого живого телеграфа старались предупредить опасность, принять военные меры, собрать ратную силу, чтобы вовремя встретить врага. Каждую весну русские выжигали в степи траву, чтобы татары не могли найти корма для своих лошадей.

Благодаря всем этим мерам, все труднее и труднее становилось крымцам делать внезапные разбойничьи набеги, и хан, бывший в то время не в ладах с турецким султаном, присмирел, даже заискивал у Бориса. Ханские послы, ездившие к нему в Серпухов и видевшие огромные ратные силы царя во всем их блеске, своими рассказами, конечно, тоже содействовали миролюбию хана.

Но за Кавказом наши дела были плохи. Кахетинский князь Александр хотя и признавал себя слугою Бориса, но в то же время заискивал милости у персидского шаха, а сын Александра принял магометанство, перешел на сторону Персии и даже убил своего отца. Рано еще было русским думать о Закавказье, с которым и сношения поддерживать было тогда еще трудно, и русский отряд (около 7000 человек) погиб без пользы для дела в борьбе с турками и туземными горными племенами.

На западе Борис хотел добиться того же, о чем мечтал Грозный, – стать твердой ногой на Балтийском побережье. Русская вывозная торговля сильно упала с потерей Нарвы. Балтийские берега были необходимы для России, и царь это вполне сознавал и не спускал глаз с Ливонии. В это время шли раздоры между польским королем Сигизмундом и его дядей Карлом, отнявшим у него Швецию. Будь на месте Бориса государь смелый, решительный, Ливония не миновала бы его рук, стоило лишь вступить в тесный союз с Карлом, искавшим русской помощи, и общими силами ударить на Польшу. Но Борис не любил решительных действий, не охотник был до войны, рассчитывал больше выгадать хитростью да изворотливостью – думал от Швеции добыть Нарву, а от Польши Ливонию или часть ее, угрожая шведскому королю союзом с Польшей, а польскому – союзом со Швецией. Не надеясь завладеть сам желанным краем, он думал по примеру Ивана Грозного посадить там своего подручника. С этой целью Борис вызвал в Москву племянника шведского короля, принца Густава, думая сделать его королем Ливонии и выдать за него свою дочь Ксению, но все эти замыслы кончились ничем; удалось только с Польшей заключить перемирие на 20 лет. Ливонии Борис не добыл и с Густавом, который не захотел принять православия, разошелся, дав ему в удел разоренный Углич.

С. В. Иванов. «На сторожевой границе Московского государства». 1907 г.