Древо миров - Андре Олдмен

Черноволосый остановился, задумчиво глядя на пленников. Если бы Ариман не назвал его по имени, Конн никогда не признал бы сводного брата. Они вовсе не были так уж похожи: смуглая обветренная кожа туго обтягивала резкие скулы Ннока, крылья прямого, несколько длинноватого носа трепетали, словно он к чему-то принюхивался, голубые глаза, более светлые, чем у Конна, смотрели пристально и неумолимо… Он был ниже и шире в плечах, чуть кривоватые ноги выдавали прирожденного всадника.

— Ты приказываешь мне убить их? — раздался низкий, хрипловатый голос сына Матген.

«Убей!» — повторил Ариман.

— Но один из них — мой брат.

«Ты не должен испытывать колебаний, когда приказываю я, твой господин!»

— Господин? В Железном Замке я лицезрел крылатое существо с головой насекомого, а сейчас вижу борова с подбитым глазом.

«Да как ты смеешь, ничтожный! — беззвучный голос загрохотал, и Конну показалось, что череп его сейчас разлетится на тысячу кусков. — Дай мне восстановить силу, и я предстану в любом обличии, в каком пожелаю! А сейчас — убей, убей, убей!»

Словно подчиняясь этому мысленному заклинанию, Ннок поднял руку, сжимавшую Копье Дагда.

— Будь по-твоему, — сказал он.

И вонзил черный наконечник в оскаленную пасть Небесного Вепря.

Глава одиннадцатая

Корабль и радуга

Хорошо мне видна теперь,

ясным утром после восхода,

семицветная дорога

через гряду запредельного леса…

Три дня и три ночи Инис Фалль оплакивал павших. На четвертое утро возле того самого места, где Конн увлек в море неприкаянные души, на воду были спущены пять огромных плотов с величественными саркофагами из эбенового дерева, украшенными гирляндами цветов и венками из веток терновника. Над каждым развевался флаг одного из королевств, хотя определить, останки чьих воинов покоятся в каждом из саркофагов, было попросту невозможно. Смерть вновь объединила подданных Лейнстера, Улада, Коннехта Мунстера и Миде, и каждый из павших воинов был теперь просто фенеем, что значит — «свободнорожденный».

Сиды увезли своих убитых в Долину Холмов, чтобы похоронить, согласно древним обычаям волшебного народа.

С первыми лучами солнца траурные плоты отчалили от берега. На них не было ни парусов, ни гребных команд, и все же они двигались навстречу разгоравшейся заре, подгоняемые протяжной песней без слов, которую пели, подняв к утреннему небу тысячи рук, стоявшие на берегу люди.

Как только огненный край дневного светила показался над чертой, разделявшей море и небо, плоты вспыхнули, превратившись в огромные яркие факелы. И тогда над волнами пронесся скорбный тягучий звук — повелитель глубин Марабуэль трубил в свою раковину, салютуя праху героев.

Весь день продолжалась тризна, а когда снова взошло солнце, ничто уже не напоминало о скорби фаллийцев: начался праздник в честь великой победы.

Будничный облик городов мира отличен, в торжественном убранстве все они сходны — блеском, великолепием, неудержимой тягой к веселью. Стольный Лиатдруим не был исключением, разве что праздничные огни его сияли куда ярче, разноцветные гирлянды, украшавшие стены домов, напоминали ожившие висячие сады, а любой уличный оркестр, услаждавший слух горожан чудесной музыкой, мог бы заткнуть за пояс всех инструменталистов Аргоса и Зингары, чьи народы славятся непревзойденной музыкальностью. Когда сумерки окутали Инис Фалль, Лиатдруим превратился в пламенеющий ковер самой изысканной работы: казалось, ткачи покрыли гору, на которой располагалась столица, множеством выверенных стежков и линий, сливающихся в чарующий, непревзойденный узор. Семью цветами радуги сияли кольцевые стены, окружавшие столицу королевства Миде, между ними обручами лежали широкие каналы, заполненные множеством лодок и барок; на палубах стояли шатры, тонкая их материя, просвечивающая от расположенных внутри ламп, напоминала театр теней — внутри шатров пировали и веселились.

Толпа, запрудившая улицы, была одета пестро и необычно: простые фаллийцы не придерживались единого стиля одежды, так что и в будни костюмы их больше напоминали карнавальные, сейчас же остатки соразмерности, составлявшей изрядную долю портновского искусства, и вовсе исчезли, уступив место крикливой роскоши. Здесь можно было видеть, на что оказалось способно свойственное жителям острова чувство прекрасного, предоставленное самому себе и лишенное ограничений.

Костюмы горожан украшали сотни драгоценных камней: рубины, сапфиры, изумруды, опалы, топазы, жемчуг, янтарь, яшма и многие, многие другие, названия коих ведомы были, пожалуй, только дядюшке Гнубу. Подобранные с тщанием и немалым искусством, они превращали одеяние в настоящий каскад переливающихся искр, а многочисленные банты и ленты делали фаллийцев похожими на роскошные торты, украшенные цукатами и марципанами.

Все размеры были до Смешного преувеличены: высокие дамские чепцы походили на сахарные головы; волосы на висках и со лба фаллийские модницы убирали, так что лбы их казались до странности выпуклыми; декольте чаще всего было узким, отвороты платья прикрывали грудь, но вырез опускался столь низко, что виднелся пупок. Высокие и узкие каблуки дамских туфель напоминая лезвия стилетов — требовалось немалое искусство, чтобы легко передвигаться в подобной обуви.

Мужчины, напротив, щеголяли в башмаках из цветной наборной кожи на столь толстой подошве, что все как на подбор казались рослыми молодцами, хотя на самом деле редко были выше своих подруг. Затянутые талии и шарообразные рукава в виде пуфов, высоко вздымающиеся на плечах; пояса, широкими концами свисающие до пят, и камзолы, настолько короткие, что едва доходят до бедер; высокие, островерхие или цилиндрические колпаки, шапки и шляпы с тканью, причудливо драпирующей голову и напоминающей то ли петушиный гребень, то ли языки пламени, — чем торжественней, тем чрезмерней…

Вся эта роскошь отнюдь не свидетельствовала о знатности или богатстве ее обладателей — высокородные фаллийцы одевались, в отличие от толпы, просто и благородно. Каждый простолюдин имел в своем гардеробе праздничное платье: те, кто мог, — покупали сами, остальным помогали общины, ибо жизнеустройство фенеев резко отличалось от миропорядка, установившегося на материке, и взаимопомощь, царившая на острове, была достойна всяческого удивления и восхищения.

Месьор Дагеклан был очарован стольным Лиатдруимом и его жителями. Рыцарю казалось, что он попал в сказку, коих немало понаслышался в замках и дворцах Хайбории от бродячих троверов и сказителей. Сменив броню на длинный камзол, пристегнув вместо тяжелого меча изящную шпагу, он бродил по праздничным улицам, наслаждаясь ароматом цветов, музыкой оркестрантов, наблюдая за общим весельем и красочной круговертью. Подумать только, ни одного нищего, прокаженного или просто увечного! Ни одного грязного кабака, темного замусоренного проулка, ни одной подозрительной рожи! Все лица были открыты, улыбчивы, румяны и добродушны. Мужчины не задирали чужеземца, женщины не бросали на него жадные взгляды. Казалось, здесь можно бродить днями и ночами в полной безопасности, пить легкое вино, смеяться и ни о чем не думать…