Шеврикука, или Любовь к привидению - Владимир Орлов

– Однако там меня замуровали.

– После того как вы нарушили требования «Возложения Забот».

– И я мог остаться лежать замурованным навсегда…

– И это вышло проверкой. Жестокой, согласен, проверкой. Но вот вы передо мной живой, а не замурованный. А потому вам и доверен этот пост. Петр Арсеньевич имел замечательные свойства и заслуги, но, видимо, воин в нем устал. Оттого Петр Арсеньевич и погиб. Но чутье ему осталось верным, раз возложение забот он произвел на вас.

– Кстати, – поинтересовался Шеврикука, – а Любохвату и Продольному где доверены посты?

– О Любохвате и Продольном разговор особый, – сказал бывший Колюня-Убогий.

– А отчего вы доставили меня сюда со слепыми глазами?

– Таковы традиции и правила. Далеко не все тайны и мне открыты.

Было очевидно, что экс-Колюня-Убогий торопится куда-то. Напоследок он объявил Шеврикуке, что о ходе боевых действий его будут ставить в известность, а ход этот пока тяжкий и есть потери. Прозвучали и технологические наказы воину поста. Как и что предпринимать в случае нападения или вылазок Отродий, какую линию в направлении Чаши-Братины не переходить самому и уж тем более не допускать за эту линию злыдней и воров. Кроме Шеврикуки, в круговом порядке и на разных уровнях высоты оборону занимали и другие бойцы, но пост Шеврикуки чуть ли не самый решающий. Было подчеркнуто: находиться все время в напряжении, в обостренном состоянии всех чувств и свойств, проникновения Отродий могут оказаться не только хитроумными, но вообще такими, какие воображение домовых неспособно предвидеть. Тут уж только чутье…

– Нелинейными, – кивнул Шеврикука. – Или пульсирующими. Или еще какими. Распорядитесь, пожалуйста, доставить сюда из Землескреба мои бархатные банты, черный, желтый и фиолетовый.

– Зачем? – удивился экс-Колюня-Убогий.

– Не знаю. Не знаю. Я и сам не знаю, – нервно сказал Шеврикука. – Так. На всякий случай. Возможно, это пустая блажь. Но может быть, это подсказывает как раз чутье. Или аналогия.

Через час банты ему доставили.

Шеврикука проверил крепость узлов, вспоминал при этом свой поднебесный разговор с так называемым Бордюром, старания Бордюра развязать черный бант и радость его, когда узел распустился. Шеврикука даже понюхал банты, не пахнут ли они фронтовой останкинской гарью? Не пахли. И тут он смутился. Он всегда стеснялся собственного увлечения бархатом, а банты прятал. И теперь он представил, какие мысли вызвала у исполнителей его просьба. И что он, отправляясь на свидание с Бордюром, поддался блажи – повязал бант? И почему бант так смутил влиятельного из Отродий? Он так тогда и не понял…

Ну, банты ладно. Пусть где-нибудь пока поваляются. А вот о том, что он ничего не вызнал о Пэрсте-Капсуле, просто забыл спросить о нем у экс-Колюни-Убогого, старца, не скованного и не связанного, одного из тех, кому, по легенде, доверено сторожить камень Алатырь, Шеврикука теперь досадовал. Кто Пэрст-Капсула в нынешних обстоятельствах? Кто и с кем он? Или против кого? Или он сам по себе? И как быть с ним, если он вдруг объявится вблизи поста Шеврикуки? То, что такое может случиться, Шеврикука не исключал.

А пока он решил произвести осмотр отведенного ему пространства, разглядеть все, что было доступно разглядеть. Поверхность стены, на какую указывал экс-Колюня и за какой в Чаше-Братине сберегалось Сокровище-достояние сословия, показалась ему выпуклой. Если же принять во внимание слова экс-Колюни о круговых постах, можно было предположить, что Чаша-Братина размещена внутри некоего цилиндра. Стена виделась черной, но это зрительное ощущение Шеврикуки могло оказаться и ошибочным. Разглядел Шеврикука и внешнюю стену, похоже, тоже цилиндрическую. Где, в каком месте Москвы было устроено хранилище достояния домовых? Никаких подсказок разъяснению этого Шеврикука не обнаружил.

А не устраивают ли ему, явилось Шеврикуке соображение, еще одну проверку? Не разыгрывают ли его? И не начали никакой штурм Отродья, и нет нигде вокруг иных постов. Вряд ли, решил Шеврикука. Уж слишком неуклюже-громоздкой вышла бы такая проверка. К тому же он мог испытать на проверяющих силы своих новых значений. Но посчитал, что обойдется без этих испытаний.

Побродив метрах в тридцати от лучин и каменных лавок, Шеврикука обнаружил стенд на двух металлических жердях, сбитый из некрашеных досок. Стенд походил на пожарный. И орудия покоились на нем для рук пожарных. Две лопаты, совковая и штыковая, багор, кирка, лом, ведро, топоры. А с ними кочерга и ухват. По предположениям Шеврикуки, в Чаше-Братине находились вовсе не какие-либо сыпучие вещества или жидкости, в особенности способные воспламеняться, тем более что в первейшие обязанности сословия вменялось сбережение дома и домашнего очага. А потому оставалось думать, что орудия на стенде предназначались не для тушения пожаров, а для целей оборонительных. «Будем иметь в виду», – сказал себе Шеврикука.

Он почувствовал, что в пределах его поста появилась новая, а возможно, и нежелательная здесь персона. Или персоны? Враги? И где-то прячутся? Или хоронятся невидимыми? Нет, явившаяся персона не хоронилась и не совершала разбойных действий. Она стояла под лучинами. «Да это же Пэрст-Капсула!» – сообразил Шеврикука.

Словами Иллариона он был приготовлен к тому, что в облике подселенца произошли изменения. Действительно, полуфабрикат подрос, а голова его вроде бы уменьшилась, во всяком случае, она не напоминала голову одного из карлов Веласкеса, и ее не подпирал раструб боярского воротника. Может быть, Пэрст-Капсула из полуфабриката сумел продвинуться в новую для него стадию развития? Надел он синий свитер и ходовые теперь черные джинсы с желтыми стежками, а правой рукой, отчасти удивив Шеврикуку, держал головной убор, в каком лежал в получердачье Землескреба занедужившим.

– Опять зябнешь? – обеспокоился Шеврикука.

– Нет, – сказал Пэрст-Капсула.

Голос его вроде бы не изменился.

– А зачем это? – спросил Шеврикука, указав на перевернутую воронку.

– Так, – сказал Пэрст-Капсула. – На всякий случай.

– Похоже, ты уже не полуфабрикат.

– Возможно, и так, – кивнул Пэрст-Капсула. – Но не мне судить.

– Ну, здравствуй, – шагнул к подселенцу Шеврикука. – Спасибо…

– Здравствуйте, – пожал ему руку Пэрст-Капсула. – А на ваше «спасибо», как говорится: не за что.

– Ничего себе! Благодаря тебе я здесь, а не в камнях палат Тутомлиных.

– Вы в свое время меня поняли и приняли.

– Приютить тебя ничего не стоило, а вот что касается понять… – Шеврикука намерен был сказать: «С чего ты взял, что я тебя понял…»

Но Пэрст-Капсула его опередил:

– Поняли, Шеврикука, поняли!

Словами этими, почувствовал Шеврикука, было предложено о случившемся в прошлом более не говорить.

– А зачем ты проник сюда теперь? – спросил Шеврикука.

– Быть подпорой вам, – сказал Пэрст-Капсула. – И для чувствительности восприятия. Вам и вашим не дано ощутить многие движения Отродий. Пусть я буду здесь хотя бы чувствительным прибором.

– Мне и нашим… А ты кто?

– Считайте, что и я ваш. В отношениях с друзьями я верный и постоянный. В этом я себя проверил.

– И ты полагаешь, что силы, приданные мне с возложенными заботами, не сделали меня достаточно чувствительным? – спросил Шеврикука.

– Не знаю. Посмотрим. Увидим. Вот возникнут напряжения…

– А когда возникнут напряжения?

– Скоро, Шеврикука, скоро.

– А что в Останкине?

– В Останкине скверно.

– Тебе известен зеленый бельчонок Петюля?

– Слышал о нем. Имеет дело с одним из Белых Шумов.

– Белые Шумы оправились от Лихорадок?

– Не совсем. Но они приспособились к ним. И могут использовать свойства Лихорадок в своих целях.

– Что думают Отродья сейчас обо мне?

– Для них – вы по-прежнему в доме Тутомлиных и замурованный. Извлечение вас из-под плиты произведено ювелирно-безупречное, с соблюдением тайных предосторожностей. Отродья спокойны, считая, что и силы ваши израсходованы в подземельях. Кстати, они полагают, что и мои усилия пошли исключительно на изведение черного столба. Для них я остался несущественной мелочью. Подлежавшей уничтожению. Но – забытой. И для высокомерных умов и аппаратов есть мертвые зоны восприятия.

«И Гликерия уверена, что я замурованный…» – подумал Шеврикука. В прежних его мечтательных и тревожно-смутных видениях Чаши не раз возникала женщина в белом и с золотой диадемой надо лбом, она молила о помощи… Чаша и мольба женщины были соединены в сознании Шеврикуки и будто бы даже существовали в этом соединении равноправными, хотя женщина и виделась вблизи Чаши маленькой, а то и крошечной. Равносильными, пожалуй, оказывались чувства Шеврикуки к Чаше, женщине и ее мольбе… Теперь, стало быть, Чаша – сама по себе, и женщина – сама по себе, и совместиться друг с другом для Шеврикуки они никогда более не смогут…