Песня цветов аконита - Светлана Дильдина

— Тогда я знал бы, что прощен.

— А может, попробуешь поверить так?

Темный румянец вспыхивает, радостный — Айхо прижимается щекой к протянутой руке, не осмеливаясь встать. А господин произносит задумчиво:

— Верно про тебя говорили. Ты не просто послушен, ты прямо желаешь, чтобы тебе причинили боль.

— Нет… конечно же, нет!

— Как барабан — чтобы инструмент запел, надо ударить. Чем сильнее, тем ярче звук. Главное, не перестараться… — и задумчиво продолжает, кажется, лишь для себя: — Музыка бывает разной, дружок. Тебе ли не знать. Что же… посмотрим.

Браслеты на смуглых руках — яркие, один с колокольчиками. Звон тихий, приятный для слуха. Расставшись с нарядом актера, браслетов не снял — не подумал даже, они словно частью его были. Менять — сколько угодно, совсем без них никуда. А господин уже о другом речь завел:

— Что видишь, когда над тобой — власть этого зелья?

…Как можно спрашивать о таком? Как ответить? Кровь то прильет к лицу, то отхлынет.

— Не бойся меня. Не хочешь — не отвечай.

Вот такими словами его уж точно можно заставить сделать все, что угодно. Высокий говорит «если хочешь». А разве не на все — его воля?

— По-разному, господин, — юноша опускает глаза. — Но всегда хорошо. Иногда я могу летать… и лечу куда-то. Вижу солнечных птиц — они играют вдали, машут крыльями…

Лицо Айхо, все еще виноватое, вновь покрывается легким румянцем — и становится детски мечтательным. Сейчас был день — страх ушел, и мальчишка говорил свободно.

— Я и наяву вижу такие сны, когда играю на тоо или стою на подмостках. А потом… не хочется, чтобы прерывалось видение.

— Ты любишь людей, Айхо? — внезапно спрашивает наместник.

— Да. Я отдаю им… душу.

— А себя — любишь?

Брови мальчишки поднялись удивленно.

— Не знаю, Высокий. Я не думал. Зачем мне это?

— Думать?

— Нет… испытывать любовь к себе?

Не нашел что ответить.

Недолгое счастье от того, что простили, к вечеру сменилось прежним глухим ужасом. Айхо бродил по комнатам, вспоминая все страшное, что слышал о хозяине Окаэры. Два дня тот навещал юношу ненадолго — и даже не прикоснулся. Почему?

Айхо приглядывался к малейшей тени огромными глазами. Прислушивался к малейшему шороху: ведь не обязательно оборотню принимать человеческий облик…

Миг был, когда он, всегда послушный, решился бежать — но то ли случайно, то ли намеренно на крыльце сидел Кайки.

Айхо вернулся к себе, съежился в уголке и ждал.

Но никто его не потревожил.

Стук копыт во дворике раздался к вечеру следующего дня. Пасмурная погода — стемнело раньше обычного. Голоса во дворе… а в комнатке Айхо горела всего одна лампа. Он кинулся зажечь еще лампу или свечи, чтобы прогнать темноту — но зажечь огонь все не удавалось, а под конец он уронил и лампу и свечи рассыпал.

Дверь открылась, и мальчишка простерся на полу, не видя, но и не сомневаясь, кто появится на пороге.

— Здравствуй.

Вошедший чуть повел в сторону Айхо рукой:

— Встань.

И, удивленно глядя на лежащую в углу лампу и свечи, облитые маслом, спросил:

— Что ты здесь делал?

— Я пытался зажечь…

На миг Айхо показалось, что тот сейчас рассмеется. Но господин лишь сказал:

— Идем. Тара уберет… — И направился в другую комнату. Юноша послушно последовал за ним.

Там было светло. И все видно…

Он был таким же, как и в прошлый раз, и позапрошлый — но Айхо исподволь так пристально вглядывался в это лицо, что отметил едва уловимые тени. И это его испугало. Оборотню нужна очередная жертва — не этим ли вызваны признаки усталости на совершенном лице?

Повинуясь знаку, Айхо вскинул смычок, и мелодия полилась — поначалу медленно, потом все быстрее и легче, словно крылатые кони летели в степи, едва приминая траву. Музыка увлекла его самого, и Айхо почти забыл, где находится. Пальцы, непослушные поначалу, обрели привычную гибкость. Широко распахнув глаза, он следил за невидимыми картинами и вместе с ветром и конями летел над серебристой травой.

Потом полет кончился, и Айхо замер, все еще прижимая струны к грифу, еще не поняв, ушла мелодия или вернется.

— Довольно, — господин едва заметно качнул головой и с непонятным сомнением глянул на Айхо. Очень пристально и очень задумчиво. Мальчишка почувствовал слабость, руки перестали слушаться, и смычок выпал из пальцев.

Айхо тряхнул головой, так что волосы рассыпались черным шелком, в котором плясали золотые и синеватые нити, и непослушной рукой отчаянно потянул застежку у ворота — весь облик юноши говорил «Взгляни, живым я гораздо интереснее для тебя!».

— Нет.

Видя полные покорного ужаса глаза, черные — мягко сказал:

— Подними смычок. Не дело бросать инструменты. — И, подумав немного, продолжил: — Говорят, музыка — это земля и небо. «Тишина и звук сливаются в бесконечной песне, и на ней стоит мир…» Скажи, ты читал Одинокого?

— Нет… — не удержался, несмотря на дрожь и холод во всем теле: — А что там?

— "Пусть небо, свет, земля, вода, горы, растения и животные поют от своего сердца в твое. Если слушать с любовью и открытым сердцем, песня раскроется в нем, как цветок. Слушай, возможно, эта песня звучит для тебя одного — ты можешь разделить ее с другими или с душой умирающего друга, запомнить навек или забыть через час. Ее источник неиссякаем, и ты всегда можешь вернуться, когда сердце ответит на зов".

При каждой встрече испытывал страх, но страха оставалось все меньше. И скоро начал думать — пусть будет, что будет. Даже если он всего только жертва, с которой забавляются до поры, — пусть.

Айхо и сам не заметил, как страх ожидания сменился нетерпением.

Даже мысли не возникало — пойти навестить друзей. Ведь тот, кто подарил ему расположение, может появиться, когда угодно. Ждал. Но хозяин Окаэры являлся только по вечерам — и не во всякий вечер.

По распоряжению Йири в домик привезли книги. Поначалу это были старые пьесы, и Айхо зачитывался ими, разыгрывая целые представления в голове. Отдельные кусочки он исполнял вслух господину. Тот был не просто зрителем, но порой и советчиком, многое замечал. Верно, в Столице видел актеров хорошей школы.

Потом начал знакомить мальчишку с сочинениями философов и поэтов. Тот знал очень мало и хватал знания с жадностью, стоило только понять их нужность.

— Отец пытался учить меня, — смущенно оправдывался он. — Но я мало успел… А книги, которые у нас были, забрали другие и брат что-то взял с собой.

Йири появлялся, когда начинали поблескивать первые звезды, тусклые на розовом полотне заката. Сбрасывал ханну тяжелого шелка, подзывал к себе Айхо. Читал вслух или давал прочесть самому. Потом говорили.