На рубежах южных (сборник) - Иван Наживин

Бой разгорался. Казаков отбивали и раз, и два, и три, но они лезли опять и опять. Все они смутно сознавали, что это решается вся их игра. Да и что было делать другого? Степан, опираясь на костыль, с перевязанной головой и с ознобом во всем теле, стоял на валу. Ему мнилось, что все эти пушки рушат ту его смутную, но, как ему казалось, грандиозную мечту, которую он все это время носил в душе своей, мечту, в которой смешивалось как-то в одно: и новое, правильное устройство всего Мира православного, и жгучая жажда большого богатства, большой славы, большой мести и большой власти для себя… И вот проклятые опять брали верх!..

Настроение в штурмующих толпах голытьбы заметно падало, а в кремле так же заметно нарастало.

В багровом мраке, полном перекатной стрельбы и криков и галдения встревоженных толп человеческих, за спиной, от реки, послышался громкий тысячеголосый крик: то полк Андрея Чубарова, потеснив правый фланг казаков, заходил им в тыл. Казаками овладела вдруг неописуемая паника. Степан, чтобы как-нибудь спасти положение, чтобы не дать в этой панике погибнуть всему делу, послал к мужицким отрядам – они не смешивались с казаками и бились отдельно – своих людей, чтобы они держались как можно, а он-де идет с казаками к берегу, чтобы отбить там царский полк. Казаки для скорости съезжали на задах по крутому обрыву к точно пылающей от пожара реке. Но и мужики учуяли нараставший в багровом мраке ужас, учуяли возможность измены – казаки могут уйти на челнах одни – и вдруг, побросав все, под грохот пушек со стен, как обезумевшие, понеслись к стругам…

Казаки уже прыгали в челны. Места – это было всем ясно – в стругах не могло хватить и для половины Степанова войска, и вот в багровом, полном золотых роев галок, сумраке, над пылающей рекой, началась между казаками остервенелая резня за челны. Победители по телам убитых врывались на суда, и перегруженные струги под крики ужаса шли в глубь огненной реки. Но это не останавливало остальных. Полк Чубарова, с боем продвигавшийся берегом, вышел к отмели и, увидав, в чем дело, ударил на смятенных повстанцев. Последние струги, одни наполовину пустые, другие черпающие бортами от переполнения, поспешно отваливали от беснующейся вдоль берега толпы, нелепо кружились, опрокидывались, а с берега несся частый град пуль, и казаки, убитые и раненые, падали из челнов к кроваво-огненную, точно кипящую воду…

Занимался в дыму пожара угрюмый рассвет. Стрельба быстро стихала. Струги в беспорядке уплывали в мутную даль, вниз по течению, назад. Весь берег был усеян убитыми и умирающими казаками. Поодаль от воды под охраной солдат полковника Чубарова стояли пленные, человек шестьсот, потухшие, растерзанные, сумрачно понимающие, что для них-то все сказки жизни кончены, что впереди только ужас, о котором нельзя и думать.

Князь Юр. Борятинский с воеводой Милославским, верхом, в сопровождении большой свиты, подъехали к пленным.

– Ну что? Навоевались?.. – не удержался Милославский и скверно выругался. – А где же атаман-то ваш, поганец?.. А?.. А это что еще за птицы? – вдруг воззрился он на двух странников с котомочками. – Взять!..

– Помилуй, боярин, что ты?! – отозвался о. Евдоким. – Мы не воры, мы странные люди…

Милославский засмеялся.

– Хорошо поешь, где-то сядешь!.. Возьмите его, солдаты…

– Верное слово мое, боярин!.. – не робея, сказал о. Евдоким. – Из Москвы мы шли да вот и попали в эту воровскую кашу. Гоже вы им насыпали – теперь помнить будут! Ишь, что надумали, собачьи дети… А насчет меня не сумлевайся: меня и боярыня Феодосья Прокофьевна Морозова знает хорошо, – только что у нее с недельку прогостил, – и родича твоего, тестя царева, сколько раз у государя наверху встречал… Меня и царь, батюшка знает – сказки ему по ночам на сон грядущий рассказывал… Как же!.. Какие мы воры?.. Мы так, от монастыря к монастырю, от угодника к угоднику…

А Петр только смотрел на воевод своими горячими, все более и более теперь скорбными глазами.

Знакомые московские имена, верх государев и на вид, в самом делe, на воров как будто не похожи… И Борятинский и Милославский были так счастливы своей блестящей неожиданно-легкой победой, – они думали, что сопротивление будет много крепче, – что не захотелось им на душу греxa попусту брать, и они только рукой махнули: проваливай да подальше, a то бы как грехом тут не задело!..

– С десяток отделить, – приказал Борятинский, – а остальных всех гони в город, на площадь. И там ждать меня…

У берега стоял чей-то плот бревен. По приказанию князя на нем была тут же поставлена виселица, и десять человек – среди них был и царевич Максимка – повисли на перекладине.

– А теперь пусти плот и пусть плывут так на низ… – велел князь.

И плот медленно заколыхался по угрюмой, дымной Волге.

Убитые все тоже были сброшены в реку: пусть на низу они расскажут всем о силе московской…

Весь день и в посаде, и в городе шла неустанная потеха: одних казаков расстреливали, других четвертовали, третьих развешивали вдоль крутого берега на виселицах-скородумках. Симбирск от ужаса и дыхание затаил. А из слобод, под дымом угасающих пожаров, уже шли с хлебом-солью белые из лица люди бедного звания и несли великому государю свои головы: хошь – казни, хошь – милуй… Князь Борятинский приказал с каждой слободы взять по человеку и отстегать его кнутом, а остальных всех помиловал и приказал батюшкам привести их к кресту на верность великому государю.

А Милославский уже писал в воеводских хоромах подробное донесение в Москву. Он уверял, что всему разорению синбирскому виной казанский воевода кравчий князь Петр Семенович Урусов с его медлительностью: все раззорение от его нерадения к великому государю учинилось…

Урусов был вскоре смещен, и начальником над всеми вооруженными силами, действовавшими против воров, был назначен князь Юрий Долгорукий.

XXXI. Под грозой

Весть о разгроме Степана раскатилась по всему Поволжью. На мгновение все точно задумалось, но тут же огни восстания разгорелись с еще большей силой. Весь огромный край от Волги до Оки горел. На севере восстание перебросилось за Волгу и докатилось до самого Белого моря, до Соловков. Бурлила вся Малороссия. Хватали людей на улицах Москвы и в украинном Смоленске. Москва ахала: неложно, белый свет переменяется!..

Но ратные воеводы уже делали свое дело. Князь Юр. Борятинский, расправившись с ворами в Симбирске, пошел своими полками в Алатырский уезд, где скопилось больше 15 000 мятежников. Он нашел их на берегу реки Кондарати, под селом Усть-Урень. «Велик был бой, – доносил он в ставку князя Юр. Долгорукого, – стрельба пушечная и мушкетная, беспрестанная и я тех воров побил и обоз взял да одиннадцать пушек, да 24 знамени и разбил всех врозь. Побежали они разными дорогами и секли воров конные и пешие, так что в поле, в обозе и в улицах Усть-Уреньской слободы за телами нельзя было проехать, а крови пролилось столько, как бы от дождя большого ручьи потекли». И часть пленных была предана казни, а остальные приведены – православные к кресту, а язычники к шерти.