Кровавый пуф. Книга 1. Панургово стадо - Всеволод Крестовский

Сон ее был не совсем-то покоен. Раза два просыпалась она, широко раскрывала сонные глаза, осматривалась вокруг — все одна… мужа нет еще. "Ах Боже мой! что это они там!.. Надо бы сходить посмотреть", думает она, но сон морит, сладко смыкает веки, оковывает волю — и она снова засыпает.

Когда в третий раз проснулась Сусанна, свеча совсем уж оплыла и догорела, сквозь занавеску пробивался свет утра, а мужа все еще не было.

Крайне встревоженная и даже раздосадованная последним обстоятельством, она наскоро вдела в туфли босые ножки, торопливо накинула на плечи шлафрок и пошла в залу.

Там, к удивлению ее, никого уже не было. Один только раскрытый стол, разбросанные карты, мелки и щетки да распитая бутылка свидетельствовали о недавней игре.

Сусанна подумала, что муж ушел из дому вместе с Слопчицьким, и заглянула в переднюю: шинель висела на своем обычном месте и пальто тоже.

Она разбудила человека.

— Барин ушел куда?

— Никак нет… Они дома.

— Где же он?

— Не знаю-с… Я хотел раздеть их, — они сказали, что сами, и прошли в кабинет.

"Милый! — подумала Сусанна. "Это он не хотел меня потревожить".

Она подошла к двери кабинета и взялась за ручку — дверь оказалась запертою на замок.

Она заглянула в скважину — заперто изнутри и ключ в замке оставлен.

"Странно!.. зачем ему вдруг пришла охота запираться?" подумалось ей.

В эту минуту в кабинете послышались шаги, тихие, осторожные, с явным намерением скрыть малейший шелест, но Сусанна очень хорошо их слышала.

— Анзельм!.. Ты не спишь?.. Отвори мне! — сказала она, снова потрогав ручку.

В кабинете никто не откликнулся и шаги тотчас же окончательно притихли.

— Анзельм! Ты слышишь?.. Отвори мне… Это я! — повторила Сусанна.

И снова ни отклика, ни звука.

Это ее встревожило. В сердце кольнуло предчувствие чего-то недоброго.

— Анзельм! Отвори мне сейчас, говорю тебе! — настойчиво и громко заговорила она, с силою дергая дверную ручку, так что если б Анзельм даже спал глубоким сном, то не мог бы не проснуться от стука и шума.

Опять ни отклика и звука, словно бы в кабинете и нет никого.

— Анзельм! Я буду кричать… Я стану ломиться, созову людей, если ты сейчас же не отворишь! — нервно и со слезами в голосе закричала испуганная Сусанна.

— Ступай и ложись… Я сейчас приду к тебе… — тихо ответил Бейгуш из-за запертой двери.

— Отвори мне, говорю тебе!.. Я не уйду отсюда, пока ты не отворишь!

И она с новой силой стала дергать за ручку.

— Анзельм!.. Анзельм! — раздавались под дверью ее громкие истерически-рыдающие крики.

Ключ щелкнул в замке, и Сусанна в тот же миг стремительно растворила себе двери.

Пред нею стоял муж — бледный, с взъерошенными волосами, с явным расстройством в омраченном лице.

Сусанна зорким оком окинула мужа и комнату: на столе лежал револьвер, кучка пороху с двумя-тремя пулями на листе белой бумаги и недописанное письмо.

— Анзельм… что это значит? — оторопело проговорила она, переводя беглые, взволнованные взоры с лица своего мужа на все эти предметы, прежде всего кинувшиеся ей в глаза.

Тот не отвечал и, отвернувшись от жены, мрачно прошелся по комнате.

Сусанна быстрым движением схватила со стола револьвер и сунула его в карман шлафрока, а потом рассыпала на пол весь порох с листа бумаги и взялась за письмо.

Бейгуш, в величайшем изнеможении как бы уставши и видеть, и понимать что вокруг него происходит, погрузился в кресло и, положив на стол руки, опустил на них отяжелелую голову.

Сусанна жадными, тревожными глазами забегала по строчкам его писания.

"Милая и неоцененная моя Сусанна! Прощай! Прощай навеки и не кляни, а прости своего несчастного мужа. Я не стою тебя — я сознаю это — и потому не должен, не имею более права жить на свете. Мне остается только одно: пустить себе в лоб пулю, что я и исполню сейчас же. Боже мой! Если б ты знала, как я несчастен и как я люблю тебя — тебя, моя добрая, красивая, нежная!.. Чего бы не дал я теперь за новую возможность наслаждаться с тобою и жизнью, и счастьем!.. А жизнь только что стала так весело и приветно улыбаться нам обоим, сулила столько счастья, столько радостей и блаженства взаимной любви!.. и увы! всему конец теперь!.. Будь проклят тот час, когда дьявол подтолкнул меня сесть за зеленый стол! Теперь в расплату за все… я отдаю ему свою душу. Но ты, моя чистая, прекрасная голубица, после того как труп мой, лишенный христианского погребения и зашитый в рогожу, будет брошен в яму на собачьем кладбище, вместе со всякой падалью, — ты не прокляни меня, но прости и помолись, как добрый ангел, за мою погибшую душу!.. Шутя сев играть, я проиграл Тадеушу сорок тысяч. Карточный долг для каждого порядочного человека есть долг священный, а я — увы!.. я нищий! Я ничего не имею кроме моих эполет, которые не хочу покрывать позором: я не хочу, чтобы кто-либо мог указать на меня пальцем как на несостоятельного игрока. Я сделал подлость, позволив себе увлечься до такой цифры, тогда как сам не имел возможности уплатить, и за эту подлость должен быть наказан. Мне не остается ничего более, как умереть. И чем скорей, тем лучше. Прощай же, моя несравненная, моя…"

На этом месте письмо прерывалось.

Сусанна громко рыдала, читая эти строки, а Бейгуш все сидел неподвижно, положив на руки свою голову и, казалось, ничего не видел и не слышал.

Она подбежала к нему и обвила его шею.

— Анзельм!.. Безумный ты!.. Милый… Да подыми же голову!.. И тебе не стыдно? не совестно? Разве мое состояние не твое?.. Я твоя и все твое!.. все! все! Бери все у меня! — в страстном и нежном порыве говорила она, стараясь поднять его голову. — Анзельм! Да откликнись же! Взгляни!.. Ах, да не пугай же ты меня!.. Господи! что это с ним!

И она зарыдала, припав к плечу его.

Он поднял голову и ласково провел рукой по волосам жены.

— Полно, Сусанна… полно, милая! тихо, но безнадежно-грустно проговорил он. — Что сделано, того не поправишь!.. Успокойся же…

— Нет, поправишь! поправишь! — с новой силой убеждения воскликнула она, оживленная этими знаками пробуждения и участия к ней, — поправишь, мой милый! Сейчас же поедем в банк, вынем сорок тысяч — и ты отвези их!.. И о чем убиваться!?.. Боже мой, ну не все ли равно?.. Ну, раз проиграл, в другой уж не будешь!.. Ну, и полно же, Анзя мой! ну, прояснись! ну, улыбнись мне, солнышко мое!.. Ну же?.. ну?..

И она, смеясь и улыбаясь сквозь слезы, с нежностью старалась заглянуть ему в отуманенные глаза, как бы выжидая ответной улыбки, но он грустно и отрицательно покачал головою.

— Нет, Сусанна… благодарю тебя, но… я никогда не возьму твоих денег!.. Ты, может быть, потом раскаешься в этом добром порыве… Как знать!.. Ты можешь разлюбить меня, разойтись со мной… да и мало ли что!..

— Разлюбить тебя!.. Тебя-то?.. Разойтись с тобой! — воскликнула она, порывисто отклонясь от него. — Сумасшедший ты!.. Что это ты бредишь!.. Нет, уж раз что ты мой, так уж мой навсегда!.. Я покаюсь!.. Ха, ха, ха!.. Я покаюсь, что спасла тебя от смерти для самой же себя! — Нет, ты нынче решительно с ума сошел, мой милый. Вот тебе мой сказ: вынь из банка деньги и отвези ему. Я тебе велю это… Я тебе приказываю. — Слышишь.

— Ребенок!.. добрый ребенок! И всю жизнь ты будешь ребенком! — грустно усмехнулся он. — Все отдать за одну ночь подлого увлечения!.. Все твое состояние!.. Нет, не хочу, Сусанна!

— А я хочу!.. И во-первых, вовсе не все состояние: у нас остается около десяти тысяч. Ну, что ж? — мы еще молоды, ты будешь служить, я трудиться, — проживем как-нибудь!

"Глупая, но добрая бабенка!" не без чувства подумал в душе Бейгуш и поцеловал Сусанну.

— Так что же?.. Берешь ты эти деньги?.. Они твои… Ну, если так не хочешь — я дарю тебе их!.. Можешь делать с ними что угодно! Мне, кроме тебя, ничего не нужно. Они твои, говорю тебе!

— Эй, покаешься! — еще раз предостерег ее Бейгуш, но уже видимо проясненный и успокоившийся.

— Ну, уж покаюсь ли, нет ли — это мое дело! — порешила она, — только я от своего слова не отступлюсь!

Обрадованный муж крепко сжал ее в объятиях и зацеловал бесчисленными поцелуями.

Сусанне только этого и нужно было. Она верила в светлое будущее, верила в возможность прожить хорошо и счастливо без копейки, то есть вернее сказать, едва ли понимала она, что значит жизнь без копейки, с вечным трудом и заботой. Доселе испытывать этого ей еще не доводилось, и потому взгляд ее на жизнь был и легок, и поверхностен. С ее расплывающейся добротой, с ее распущенною беспечностью ей нужна была только ласка человека, которого она любила в дашгую минуту.

"А как видно, порядочный таки дурак был этот восточный кузен", подумал про себя Бейгуш. "Ведь уж давным-давно мог бы обобрать ее, как липку!"

— Ну, моя спасительница! Спасибо тебе! — говорил он вслух. — Ты просто мой добрый гений, мое провидение! Пятью бы минутами позднее — и всему конец.