Начало Руси - Дмитрий Иловайский

На эту странную речь пришлось, конечно, отвечать. Я позволил себе иронический, надеюсь, впрочем, довольно сдержанный тон, и, главным образом, высказал удивление тому, что профессор русской истории в вопросах истории славянской вместо непосредственного изучения источников руководствуется несколькими тенденциозными мадьярскими воззрениями. Я даже сомневаюсь в том, чтобы г. Попов действительно читал тех мадьярских писателей, на которых он ссылался с таким апломбом. В последнее время теория гуннского происхождения секлеров не только не господствует более в мадьярской литературе, а напротив, сколько мне известно, почти разрушена, и преимущественно вышеназванным Гунфальви. Вообще, мнение о своем происхождении от гуннов мадьярские ученые уже не повторяют с прежнею уверенностью, и вопрос о гуннской народности даже их самих начал ставить в недоумение 2 .

После моего ответа, г. Попов не унялся: он снова начал разглагольствовать о моем реферате вообще, и все в той же нецивилизованной форме. Видя, что вместо предложенного мною ученого диспута получается нечто совсем другое и что никто не решается положить предел первобытному красноречию, я взял на себя прервать этот шумный поток и протестовал против дальнейшего его течения. Надеюсь, предавая гласности все вышеизложенное, я не выхожу из своего права, так как всякое публично сказанное слово считаю подлежащим ответственности наравне с словом печатным. Не прибавляя никаких истолкований этого эпизода, перехожу к следующим своим оппонентам, которые, по счастию, отнеслись к делу иначе, так что диспут тотчас вышел из сферы личного препирательства и получил научный характер.

Вторым возражателем взошел на кафедру профессор и филолог В. Ф. Миллер, председательствовавший в том же заседании. Возражения его были обстоятельно составлены и сгруппированы. Они распадались на три отдела: исторический, этнографический и филологический. При обзоре некоторых византийских известий о гуннах, он обратил внимание на так называемых Белых или азиатских гуннов, отличавшихся от других более белым цветом кожи и красивою наружностью. С этнографической стороны, он упирался на кочевой быт гуннов и на существование у них шаманства, как на признаки их туранского происхождения. Но главное возражение г. Миллер сосредоточил на стороне филологической. Он распространился о том, что личные гуннские имена не заключают в себе ничего славянского и, по всем признакам, принадлежат монголо-туркским языкам.

Указания источников на употреблявшиеся у гуннов слова мед и страва он старался устранить, посредством предположения, что эти слова были ими заимствованы у подчиненных славян; причем высказал сомнение, чтобы мед, как напиток, существовал у гуннов-кочевников.

После моего ответа г. Миллеру, сделан небольшой перерыв. Затем третьим оппонентом явился Ф. Е. Корш, также профессор и филолог. Составленные им возражения, как оказалось, содержали в себе много общего с предыдущими. Они касались некоторых этнографических черт, а преимущественно относились к личным именам. С помощью татарского языка г. Корш пытался объяснять значение некоторых гуннских имен или находил им подобие в татарских именах (Харатон, Оиварсий, Мундюк, Мама, Денгизих и некоторые другие). Он также не признавал ничего славянского в гуннских именах и нравах, а равно в описании Аттилы и его двора у византийского историка Приска.

Каждому из этих двух оппонентов я отвечал отдельно. Но сущность обоих ответов была та же. Вот вкратце их содержание. Вопрос о Белых гуннах пока должен быть оставлен в стороне, по недостатку ясных о них свидетельств; имя гуннов у писателей переносилось иногда и на другие народы. Речь идет о собственных гуннах, т. е. о народе Валамира и Аттилы. Кочевое или полукочевое состояние не есть принадлежность какой-либо известной расы; оно есть только известная, низкая ступень культуры, свойственная разнообразным народам и связанная со степным или полустепным характером окружавшей природы. В пример я привел готов той же эпохи: они находились также в полукочевом состоянии и при нападении неприятелей оборонялись в таборе, или в кругу, составленном из телег, как это в обыкновении у кочевых народов. Никаких отличительных черт татаро-монгольской религии и шаманства мы у гуннов не встречаем. Напротив, если сравним с византийским посольством у Аттилы описание византийского посольства в турецкой орде Дизавула, то увидим большое различие: там шаманы очищают послов, проводя их мимо священных огней, а здесь не упоминается ни о чем похожем. Наконец, подобно своим оппонентам, я преимущественно останавливался на их лингвистических возражениях.

Во-первых, слово мед первоначально означало то сладкое вещество, которое накоплялось дикими пчелами в древесных дуплах, и гунны могли быть с ним знакомы уже на своей родине, не лишенной лесов, по свидетельству Аммиана Марцеллина; следовательно, им не было нужды заимствовать это слово у чужого народа. Во-вторых, отвергать принадлежность их языку слова страва - значит отвергать положительное свидетельство источника; ибо Иорнанд ясно говорит, что так сами гунны называли погребальное пиршество на могильном холме. Нет никакого вероятия, чтобы для такого торжественного, бытового обряда гунны не имели собственного слова и заимствовали бы его из чужого языка. А что касается личных имен, то из числа многих подыскать несколько таких, которые напоминают то или другое татарское имя или слово, это еще не значит доказать их тождество или раскрыть их значение. Филология еще далеко не достигла той степени совершенства, чтобы объяснять нам из данной эпохи значение личных имен, когда-то имевших свой смысл, но давно утраченный или мало понятный, и тем более, что эти имена дошли до нас в иноземной передаче, со многими вариантами; мы не знаем их точного туземного произношения.

При этом я привел из средневековых источников ряды имен готских, литовских и несомненно славянских, которые никто доселе не объяснил из их собственного языка, т. е. немецкого, литовского или славянского. Привел и такие примеры, когда нам известны личные имена, а мы все-таки не можем определить народность на одном этом основании (аланы), или определяем ее только с помощью других данных (печенеги и половцы). Затем я указал значительное количество гуннских имен, имеющих славянский или вообще арийский характер, каковы: Валамир, Блед, Горд, Онегизий, Синнио, Боарикс (напоминающее Бориса), Регнар, Ольдоганд, Вулгуду, Хорсоман и др. По поводу имени Харатон, я спросил, что значит название славянского имени Херутане, и не получил ответа. А имя отца Аттилы, Мундюк, по варианту Мундзук, заключает в себе простое, не сложное имя внука Аттилы, Мундо. По этому поводу я спросил, что означает мунд в именах немецких или мунт в литовских. (Сигизмунд, Наримунт и т.п., в славянских мут, например Мутимир); на этот вопрос также не получил ответа. Хорсоман, заключающий в себе название славянского божества Хорса и оканчивающийся на ман, подобно многим немецким именам, вызвал только остроту об его будто бы двойственной природе, но не филологическое объяснение, тем более что по варианту это имя читается Хорсомант. (Домант русской летописи, вместо Довмонт, имеет то же окончание.) Между прочим, на требование оппонентами многих и несомненных доказательств славянства гуннов я заметил, что, являясь сторонниками прежней теории их туранства, пусть они подтвердят какими-либо серьезными данными это туранство. А раз, если таких данных не имеется, то славянство будет вытекать само собою и помимо некоторых положительных свидетельств, как слово страва, как прямое отождествление гуннов с славянами у разных писателей, и т. п. 3

Четвертым оппонентом выступил Д. Н. Анучин, профессор антропологии. Он прочел довольно пространные возражения, основанные, главным образом, на известных описаниях наружности гуннов у Аммиана и Иорнанда, ссылаясь также на упоминание об их коротких ногах у Сидония Аполинария. Он цитовал целый ряд новейших путешественников, которые описывали монголов так же неточно, т. е. не упоминая, например, об узких, косых глазах, широких скулах и остром подбородке. Он приводил некоторые аналогии между обычаями татар или монголов и описанием гуннов у Приска; говорил об одежде и даже отыскал у какого-то народа сапоги с такими каблуками, которые мешают ходить. Наконец, он снова обращал внимание на то, что гунны изображаются кочевым, конным народом, тогда как все славяне описываются народом оседлым и пешим.

По поводу этих возражений я высказал сожаление, что ни один из моих возражателей не сосредоточился на одной какой-либо стороне реферата, чтобы ее можно было на диспуте исчерпать возможно полнее. Напротив, каждый из них касался почти всех сторон, но зато неполно и неглубоко. Приходилось отвечать разом на самые разнообразные пункты; приходилось также иногда возвращаться к одним и тем же доводам. Так, относительно нравов, я отвечал достоуважаемому г. Анучину, что общие черты можно находить у самых чуждых народов, и вновь напомнил прямое свидетельство византийца Прокопия, что "склавины и анты имеют гуннские нравы". Почему-нибудь он же сблизил склавин и антов именно с гуннами, а не с иным каким племенем. Относительно деления народов на кочевые и оседлые, на конные и пешие, я повторил, что такое деление имеет связь не с тою или другою расою, а со степенью культуры и с условиями природы. Никто не описывал в данную эпоху все славянские племена вместе, а всякий описывал какую-либо их часть, под тем или другим именем. Название славяне обобщилось только впоследствии. Между тем как западные славяне уже имели оседлый и земледельческий быт, восточные, обитавшие в южнорусских степях, еще сохранили кочевое или полукочевое состояние. При этом я указал на факт, доселе не обращавший на себя внимания этнографов: все богатыри наших былин конные, и пеших богатырей мы не знаем. В этом сказался отголосок далекого прошедшего из жиэни восточных славян. У северных финнов тоже есть богатыри, но они пешие, и разъезжают только на лодке или на санях, как это видно из Калевалы. Прибавлю, что мадьяры явились на Дунай конным народом, а их ближайшие родичи, остяки и вогулы, никогда в истории таким народом не являлись.