Из записок сибирского охотника - Александр Черкасов

Получив такой рапорт уже чрез управляющего, он замолк, старался не видеть меня, но караулил, как бы что-то подготовляя, и это «что-то» скоро явилось на сцену, а впоследствии открылось и всплыло на чистую воду, доказав многим, что значит доверяться подобным людям и как надо быть осторожным, уполномочивая их властью.

Однако же мое официальное объяснение имело свое действие, потому что К., быв в мое отсутствие на разрезе, взял от уставщика, как моего помощника, такие же сковороды пробы и сделал расчет промывки песков уже как следует, почему убедился в истине и замолчал.

Но вот однажды он заявился ко мне опять в шлиховую и стал снова присутствовать при отмывке черных шлихов. Ни слова не говоря о том, что я смываю их не по его пресловутому способу, дождался окончания и, когда я запечатал в банку золото, он спросил, указывая на вашгерд:

— А что вы, Александр Александрович, вынимаете когда-нибудь шлюзовую доску? (То есть на ребре стоящую доску, чрез которую ровным каскадом переливается вода на полотно вашгерда.)

— Очень редко, Артемий Матвеевич, — ответил я, ничего не подозревая.

— А можно ее вынуть?

— Сделайте одолжение. Мидилев, вытащи, пожалуйста, эту доску, — обратился я к промывальщику.

Он тотчас осторожно выколотил ее из «головки» вашгерда, и все мы увидали такую штуку, что я и глазам своим худо верил.

Оказалось, что под доской, по всей ее длине, в том месте, где она стоит ребром на вашгерде, вырезан ножом на его полотне желобок, в котором мы нашли мелкое и довольно крупное шлиховое золото.

— Это что такое? — спросил Крюков, делая невинную физиономию.

— Не знаю и не понимаю, Артемий Матвеевич, — сказал я, теряясь в догадках.

— А-а! Да тут вот еще какие проделываются фокусы, господин пристав!..

— Да, действительно фокусы, только мне кажется, наемные, господин ревизор.

— Как наемные? Что это значит?

— А это означает то, что шлиховая постоянно запирается, золото смываю я всегда сам, а таких не совсем обдуманных ловушек не строю.

— Не понимаю! — сказал он, вопросительно глядя на меня.

— То и хорошо, что вы, Артемий Матвеевич, всего не понимаете, это наше спасение.

— Ну, это покажет нам дело.

— Тем лучше, потому что я докажу на бумаге и опытом, о чем сейчас имею честь вам докладывать.

— Посмотрим! А теперь это золото потрудитесь снять отдельно.

— Слушаю, — сказал я, соображая гнусный подвох, и вместе с Сидилевым принялся за работу.

— Это, брат, что же за штука? — спросил я тут же промывальщика.

— Видите, барин, какое колено, по наущению, под вас подстроено, — отвечал старик, не смущаясь.

— Что-о? А ты в тюрьме еще не бывал? — грозно сказал Крюков.

— Сорок лет служу императору верой и правдой, ваше высокоблагородие, так думаю, что в тюрьму без вины не посадят, — сняв шапку, сказал Сидилев.

К. смолчал и только, стиснув губы, нервно повернулся на стуле.

Золото из подстроенной ловушки мы тотчас вымели щеткой, высушили и положили в особый капсюль, а придя с К. в канцелярию, взвесили, нашли его в количестве 69 долей и составили акт, под которым я обязан был подписаться. Но я сделал эту подпись с особой оговоркой, которая не понравилась ревизору.

Ясно было для меня одно: что эта ловушка устроена каким-то моим врагом и сообщником К. или же произведена по его указанию одним из его доблестных клевретов. Тайна заключалась только в том, когда и как она сделана, потому что здание шлиховой всегда было под замком и за печатью уставщика, а все три окна запирались ставнями на болтах изнутри шлиховой. На улицу выходило единственное небольшое отверстие, в которое сбегала вода с вашгерда. Что эта штука была с умыслом «колена», как выразился Сидилев, доказывало уже то, что в ловушке нашлись довольно крупные золотинки, которые никак не могли попасть туда с вашгерда, если и предположить, что мелкое золото могло набиваться под ребро доски в то время, когда протирали и промывали шлихи на полотне вашгерда, допуская выгиб доски.

Это доказательное мнение и было изложено мною на акте, оно-то и не понравилось К.

Тем не менее уполномоченный ревизор, потребовав нарядить следствие, поручил его помощнику управляющего г-ну Мусорину. Тотчас последовало распоряжение взять уставщика Дербина под караул, а мне полетели формальные вопросы с обыкновенным началом: «Как вас зовут?» и прочее. Но я, оставаясь свободным, исполнял обязанность пристава и волей-неволей имел чуть не ежедневные мелкие стычки с К.

Как они ни курьезны, но я описывать их не буду, чтоб не надоесть читателю и не затянуть рассказа. Мне кажется, достаточно и того, что сказано, чтоб всякий уяснил тот смысл, что ревизор, не находя на Карийских промыслах ничего такого, которое бы подходило под рубрику грабительства или обыденной наживы служащих, но желая угодить Муравьеву и поддержать его мнение о горных, пустился на разные «подвохи», уже задавшись той идеей, что, дескать, воруется золото.

Как ни низка подобная мысль, тем не менее она была ясна для нас, как день, потому что самое ведение следственного дела, под его непосредственным наблюдением, так и все последующие поступки клонились к этому.

Крайне грустно вспоминать, что почти все мои знакомые и даже некоторые приятели, заметив воочию мою борьбу с таким сильным ревизором, тотчас уклонились от меня и дошли до того, что многие из них даже прятались или запирали окна, если только замечали, что я иду или еду верхом мимо их обиталищ.

Понятное дело, что я, тотчас увидав такие отношения, не заявлялся к этим достойным людям не только в их квартиры, но с особой улыбкой проходил мимо, встречаясь на улице, как бы не обращая на них внимания… Честь им и слава!.. Они научили меня смолоду понимать людей дальше их наружного приличия и глубже уяснить тот великий смысл, который так ясно определился в словах нашего старого поэта, что

…все други, все приятелиДо черного лишь дня…

Не упомню, которого именно числа, но знаю только, что это было в конце июня, ко мне вечером приехал Кобылин и, ни слова не говоря, а лишь двусмысленно поглядывая, подал мне запечатанный конверт, на котором красовалась крупно написанная и подчеркнутая надпись: «Экстренно, весьма нужное».

— Что это такое? — спросил я улыбающегося Ваську.

— Читай, сейчас только подписана.

— Что, брат. Верно, драть, что ли, нас с тобой станут?

— Ну, драть не драть, а приготовляйся. Прочитай, так увидишь…

Бумага от управляющего, с показанием числа и часа категорически гласила о том, чтоб я немедленно, в продолжение 24 часов, сдал Верхний промысел Кобылину, а от него в это же время принял Средний.