Ковчег детей, или Невероятная одиссея - Владимир Липовецкий

Свет, падавший на фигуру в саване, скорбные песнопения и то, что тело опустили не в землю, а в морскую пучину, — во всем этом было что-то неправдоподобное, мистическое.

Не только дети, но и многие взрослые впали в истерику.

Александра Горбачева:

— …Рядом со мной были подруги, воспитатели и врач. Они меня поддерживали и всячески утешали. Позднее мистер Бремхолл рассказал, что одна из подруг Марии пыталась перелезть через борт, чтобы броситься в океан. Но ее удержали и отвели в госпиталь.

Сцена морских похорон осталась в моей памяти как в тумане. Зато я хорошо помню координаты захоронения. Их мне вручил капитан Каяхара.

Вот эти цифры:

Западная долгота — 50 градусов 20 минут 10 секунд. Северная широта — 42 градуса 12 минут 0 секунд. В 310 милях на северо-запад от мыса Рейс.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ

16 сентября 1920 г. Четверг.

Атлантический океан.

Погода улучшилась. Свежий ветер. Утром небольшой туман. Меню: завтрак — кофе, хлеб, масло, пирог; обед — суп, говяжья тушенка, картошка в мундире, жареная рыба; ужин — макароны с мясом, чай, джем, печенье.

Из судового журнала «Йоми Мару».

Закончилась траурная церемония. Все разошлись по своим трюмам и каютам. Погасли лампы и прожекторы. Пароход погрузился в темноту, слившись с ночным океаном. И лишь топовый огонь на грот-мачте продолжал писать в небе замысловатые письмена.

Аллен остался один. Наедине со своими мыслями и горем. Теперь не от кого скрывать слезы. А если кто и увидит, то примет их за соленые капли океана, с которым навсегда соединилась Мария. Стала его частью.

Перед ним все еще стояла сцена похорон.

Когда японские матросы принялись закрывать верхнюю часть савана, где покоилась голова Марии, Райли остановил их, чтобы в последний раз взглянуть на ее лицо. На губы, которые так часто целовал. Глаза, которые уже никогда не обожгут его сердце. На щеки — они не вспыхнут румянцем. Больше он не будет пропускать меж пальцев волны ее волос, неповторимо и сладко пахнущих.

Матросы, терпеливо стоявшие в стороне, подошли снова и продолжили свою печальную работу. Райли отвернулся, чтобы не видеть, как к ногам Марии привязывают грубые и тяжелые колосники. К ногам, которых он нежно касался.

Райли закрыл не только глаза, но и уши, когда медленно и неотвратимо стала наклоняться в сторону океана гладкая доска с телом женщины, которую он любил. Только бы не слышать всплеска, этого последнего звука, давшего понять всем, кто собрался на палубе, — Мария оставила этот живой мир. Теперь с ними лишь ее образ.

Кто-то вышел из-за кормовой надстройки. Это была миссис Кемпбелл. Копна ее белокурых волос светилась даже в темноте.

— Райли, я не нашла вас в каюте. И поняла, вы здесь.

— Спасибо, Ханна. Вы всегда рядом в трудную минуту.

— Мне едва удалось усыпить Александру. Пришлось дать ей успокоительное средство.

— Бедная девочка… Каково ей сейчас…

— Знаете, что она мне сказала? «Теперь Мария встретится с папой и мамой». Вы ведь знаете, что они утонули?

— Это случилось пять лет назад. В Ботническом заливе. Перевернулся паром. Я обещал Марии и Александре, что доставлю их к этому месту. Они хотели бросить венок.

— Смерть… Как это страшно!

— Потому что неотвратимо… Навсегда…

Аллен замолчал, раздумывая, поделиться ли тем, что заставляет его страдать вдвойне.

— Ханна, вы ведь знаете, Мария была беременна. Мария сказала об этом только вам, даже врачам ничего не было известно. Прошу, не говорите и вы никому.

— Вы правы. Александра так чувствительна. Это усилило бы ее горе.

— Нужно подумать о ее будущем.

— Согласись она, я бы ее удочерила.

— Время покажет. Сейчас мысли детей занимает только Петроград.

В то самое время, когда мистер Аллен и миссис Кемпбелл, стоя на корме, вели этот невеселый разговор, Петя Александров лежал на своей кровати с открытыми глазами. В углу трюма тускло горел ночной фонарь. Он раскачивался вместе с пароходом, как маятник, что-то отсчитывая. То ли время… То ли расстояние… Или то и другое вместе.

В самом низу, охраняя путь к трапу, за узким столом сидел Георгий Иванович Симонов. Перед ним стояла эмалированная кружка с каким-то напитком, который он время от времени отхлебывал. Но главным его занятием была газета, одна из многих газет, которые ему щедро принесли перед отплытием «Йоми Мару» нью-йоркские знакомые. Он ее не только перелистывал, но и делал выписки.

Для воспитанников оставалось загадкой, как их воспитатель, ложась позже всех, уже на ногах, когда они просыпаются.

Днем Георгий Иванович не прикасался к газетам. Зато рассказывал детям о прочитанном. Его рассказы о политике, войне, обычаях и нравах были замечательным дополнением к урокам Ильи Френкеля.

Пете Александрову захотелось спуститься вниз и поделиться с наставником потрясением, пережитым вчера. Но он знал, вслед за ним вокруг стола соберутся и другие колонисты. И ночь превратится в шумное собрание.

Вот почему Петя продолжал лежать, восстанавливая во всех подробностях ушедший день. А потом вспомнил другой день, тоже недавний, когда он хоронил сестру. Многие его жалели, выражали сочувствие. Но когда вслед за другими к нему подошла Мария, сердце мальчика вздрогнуло. Она обратилась к нему — «Петенька». Так называла его только мама. Кто мог подумать, что спустя две недели будут хоронить и Марию. И теперь уже он будет выражать соболезнование Александре.

И еще Петя Александров подумал, что за короткое время, всего за полмесяца, смерть постигла трех колонистов. И каждая из смертей была случайной и ужасной. Леночку укусила ядовитая муха… Павел Николаев погиб от шального выстрела… И вот новая трагедия.

Было уже далеко за полночь, но и другие мальчики не могли уснуть. В голове Бориса Моржова продолжала звучать «Вечная память», которую детский хор пел в минуты погребения.

А Саше Трофимовскому представилась другая картина. Когда-то дядя ему рассказал: если на судне покойник, то за этим судном сразу устремляются акулы.

И действительно, когда на корму вынесли тело Марии, вдали показались три акулы. Они то всплывали, то ныряли под воду. Боцман вышел с ружьем и стал в них стрелять. Но акул это не испугало. Они продолжали плыть за пароходом.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

СТИХОТВОРЕНИЕ

17 сентября 1920 г. Пятница.

Атлантический океан.

Пользование пресной водой в душевых ограничено тремя днями в неделю. Она будет подаваться по понедельникам, средам и субботам.

Из судового журнала «Йоми Мару».

— Чем ближе к берегу, тем больше радиограмм. Вот еще одна, — говорит капитан. — Она на мое имя. Но это для вас. Президент нашей компании выражает «глубокое соболезнование в связи со смертью одной из пассажирок».

Последние слова он не пересказал, а прочел.

— Спасибо, что пароходная компания приняла близко эту трагедию, — ответил Аллен дрогнувшим голосом. Радиограмма кольнула его в самое сердце своей казенностью. Для кого-то Мария всего лишь «пассажирка», еще одна единичка в скорбной статистике морских происшествий.

Каяхара понял состояние Аллена.

— Мой капитанский стаж равен двум десяткам лет, — сказал он. — Несколько раз я терял людей. В последний раз это случилось в Желтом море. С мачты сорвался матрос. Но никогда не приходилось хоронить в море женщину. Я имел счастье несколько раз беседовать с мисс Марией. Не только на пароходе, но и на берегу. Помните ресторан в Нью-Йорке, где мы сидели втроем? Такая молодая и очаровательная… Казалось, ей предстоит долгая и счастливая жизнь. Увы, судьба…

— Вы верите в судьбу?

— Как не верить…

Он помолчал, затем спросил:

— Боцман мне сказал, что мисс Мария была облачена в кимоно. Так ли это?

— Да, верно, — ответил Аллен. — Она отправилась в свой последний путь в том самом кимоно, которое мы ей подарили на Хоккайдо.

Каяхара продолжал стоять, скрестив руки на груди, о чем-то размышляя.

— Неожиданная смерть молодой девушки, — сказал он, — и то, что она растворилась в океане, напомнили мне стихотворение нашего поэта:

Внезапный крик, исполненный печали,Воздушной птицы из осенней дали, —Ты знаешь ли?Жемчужину, скользящую на днеВ предутренней нахлынувшей волне, —Ты знаешь ли?

Каяхара прочел стихотворение по-японски и сам же перевел на английский.

Стоявший здесь же Бремхолл заметил:

— Капитан, каждый раз вы открываетесь с новой стороны.

— А вы думали, Каяхара только и умеет, что отдавать команды рулевым? На моей полке, кроме лоции, стоят и другие книги. Любовь к поэзии — национальная черта японцев.