Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные. - Константин Радов

Теперь здесь таких людей не было. Я решил действовать мимо посольских, и начал с ревизии старых знакомств. Война и мор сильно проредили мое поколение, но Анри Тенар, спасший когда-то библиотеку профессора из лап ростовщиков, уцелел и вполне преуспевал, заседая в криминальной палате парижского парламента. Он воспринял как должное генеральский чин давнего приятеля:

— Дорогой Александр, я всегда верил в твою счастливую звезду. Совсем вернулся?

— Нет пока. Боюсь, во Франции генералов без меня лишко. Царь свою войну тоже скоро закончит, иностранцев вероятнее всего ждет абшид. Есть идеи, но об этом после.

— Конечно, сначала отпразднуем встречу!

Анри пригласил к столу. За обедом речь зашла о женах и детях, и я поведал университетскому товарищу свою проблему. Он хлопнул меня по плечу:

— Очень удачно мы встретились. Один адвокат, мой хороший друг, как раз бракоразводными делами занимается. Его люди все разузнают. Только вперед им слишком много не плати, чтоб время не тянули. Когда твоя супруга пропала? Законный срок вышел?

— Считая с ее отъезда в Париж — три месяца осталось.

— Тогда не спеши с обращением в суд: чего доброго, найдется! Такие женщины не упускают своего. Вот потихоньку разведать о ее судьбе будет кстати.

— Любезный Анри, я очень благодарен. А нет ли у тебя людей, способных кое-что выяснить о персонах более высокого уровня?

— К примеру?

— Есть один принц, крайне нуждающийся в подданных… Хочу оценить его шансы на успех: от этого зависит, стоит ли иметь с ним дело.

— М-м-м… Я правильно понял, о ком речь?

— Полагаю, да.

— Это очень далеко за пределами моего круга знакомств. Но попробуем. Тебя что именно интересует?

— Хорошо бы поговорить с прежде у него служившими, если такие найдутся. Есть ли деньги, много ли сторонников, кто поддерживает… Понимаешь, тут либо петля, либо высокое место у трона: очень не хотелось бы ошибиться.

На другой день Тенар свел меня с теми, кто по сходной цене помогает разочарованным мужьям исправлять ошибки молодости. После адвокатской конторы он предложил прогуляться вдоль набережной Сены. В России март — вполне зимний месяц, а парижан небеса, случается, балуют весенним теплом.

— Виконт Анри Болингброк, вот кто тебе нужен. Этот пройдоха успел побывать министром и у королевы, и у претендента, но со всеми поссорился. Правда, сейчас он не в Париже.

— Вернулся в Англию?

— Нет, там его ждет Тауэр. Одна симпатичная вдовушка пригласила погостить в своем имении.

— Далеко отсюда?

— В Дофинэ.

— О, больше сотни лье?! Не поеду. Разве написать ему — только захочет ли такой человек откровенничать с незнакомцем, да еще заочно?

— Ничем не могу помочь, Александр. Из моих друзей никто ему не представлен, насколько я знаю. Надо искать рекомендации в дипломатических кругах, еще лучше — в придворных.

— Спасибо, непременно попробую.

Надо же, сколь превратна судьба: давно ли сам герцог Мальборо называл сэра Генри диктатором, угрожающим свободе Англии! И вот он — изгнанник, преследуемый правительством и отвергнутый якобитами. Все заслуги забыты, даже Утрехтский мир ставят в вину!

Не найдя общих знакомых, я отправил письмо опальному англичанину просто так, наудачу — и к своему удивлению, скоро получил обстоятельный ответ. Впрочем, виконта можно понять: письма позволяли выпустить на волю терзавших его демонов. С юных лет этот человек привык находиться в средоточии бурнокипящей политической жизни. Мы были с ним равны возрастом, но не происхождением. В то самое время, когда я шагал по холмам Шампани со слесарными инструментами в саквояже, потягивая дешевое вино прямо из бутылки, он стал членом английского парламента. Потом главой военного ведомства. Потом возглавил Тайный Совет. В британском правительстве формально нет первого министра, но благодаря уму и таланту молодой человек скоро отодвинул на второй план более опытных соперников. Вдруг великолепная карьера потерпела крах. Кроме нежной подруги он стал никому не нужен, незаурядные умственные силы не находили употребления… Меня бы на его месте жажда действия сожгла изнутри!

Страстное желание оправдаться и сожаление, что время невозможно вернуть назад, чтобы переиграть потерянную партию, водили пером Болингброка. На просьбу высказать мнение о якобитах (изложенную все под тем же правдоподобным предлогом, что и его парижскому тезке) я получил целый памфлет, блестящий по стилю и убийственный по смыслу. Политические упования изгнанников представлялись искусственными и неисполнимыми, их отношение к шотландским повстанцам — циничным и бесчестным, их религия — грубым фанатизмом. Только сам отставной министр выглядел безупречным рыцарем на белом коне: но такова уж природа человека. Я тоже легко нахожу оправдание любым собственным действиям, хотя другие, вероятно, увидят в них множество поводов для упрека. Блестящий ум виконта и государственная опытность, замечательная в довольно молодом еще человеке, сильно подогревали мой интерес к нему. Между нами завязалась переписка.

Тайные поручения государя и хлопоты о разводе отнимали не слишком много времени, его оставалось достаточно для осмотра парижских мануфактур и прогулок по лавкам букинистов. Быв долго оторван от Alma mater, я набросился на математические и натурфилософские книги, как голодный на пищу. Университетский библиотекарь отыскал мой трактат, посланный его предшественнику из Амстердама — но самолюбие автора жестоко пострадало. Увы, книжка пролежала тринадцать лет неразрезанной! В ученом мире надлежит иметь репутацию, дабы твои суждения кого-то заинтересовали. Наука двигалась своим путем, не замечая моих жалких попыток. При виде нового издания "Анализа бесконечно малых" маркиза де Лопиталя меня охватило мимолетное сожаление, что у человека только одна жизнь: я нашел бы, чем наполнить вторую! Насколько полет ума в сферах высокой математики благородней нашего блуждания по лужам дерьма и крови! Первый выпуск маркизовой книги я еще студентом зачитал до дыр; теперь новые поколения припадали к сему источнику мудрости и почитали Лопиталя своим учителем, хотя маркиз давно уже преступил грань земного бытия.

Пользуясь преимуществами обретенного на царской службе положения, я не преминул сделать визит непременному секретарю Парижской Академии Фонтенелю, коего почитал среди учителей своих наравне с Вобаном и сразу после синьора Витторио. Он выслушал мои комплименты с любезной, но холодноватой улыбкой человека, привычного к славе и не слишком дорого ее ценящего. Философ уже тогда пережил своих близких друзей, хотя поддерживал знакомство со всеми сколько-нибудь примечательными людьми в Париже. Его содействие открыло для меня салон госпожи де Тансен, истинный центр умственной жизни великого города.