Василий III - Борис Тумасов

Посла принимали в горнице. Хоромина низкая, тесная, не то что кремлёвская Грановитая палата.

Бояр тоже не густо, с десяток по лавкам скучает. И родовитостью они московским думным уступают, и богатством. Но Юрий великому князю подражает, в кресле на деревянном помосте уселся, а литовский епископ перед ним стоит в отдалении, речь держит. Боярам любопытно. В кои годы такое случается, чтоб послы к ним в захудалый Дмитров-город заявлялись.

Хитро плетёт речь епископ Войтех. И не от себя сказывает, а от короля. Улещивает князя Юрия: и мудр-де он, и княжение его разумное. Юрий доволен, губы в улыбке кривит.

Развернув свиток, епископ читает:

- «Брате милый, помня житьё предков наших, их братство верное, хотим с тобою в любви быть и крестном целовании, приятелю твоему быть приятелем, а неприятелю неприятелем и во всяком твоём деле хотим быть готовы тебе на помощь, готовы для тебя, брата нашего, сами на коня сесть со всеми людьми нашими, хотим стараться о твоём деле всё равно как о своём собственном. И если будет твоя добрая воля, захочешь быть с нами в братстве и приязни, немедленно пришли к нам человека доброго, сына боярского; мы перед ним дадим клятву, что будем тебе верным братом и сердечным приятелем до конца жизни».

Склонил голову Войтех, свернул пергамент в свиток. Ближайший боярин подскочил, передал Юрию. Тот задумался. Слаще мёда слова посла литовского, но Сигизмунд далеко, а Василий под боком.

Бояре перешёптываются: как ответит князь Юрий литвину? Юрий же на бояр посмотрел, будто у них искал поддержки. Но те очи долу, не желают с князем глазами встречаться.

И тогда Юрий заговорил:

- Королю Сигизмунду приятель я по сердцу и братом желаю называться, видит Бог! - Юрий поднял указательный палец. - Заслал бы к нему боярина на клятвенное целование, да допрежь брата моего, великого князя и государя, не могу поступиться. Коли король с Василием замирится, и я с королём Литовским в мире и добром согласии буду на все лета! Верна ли речь моя, бояре? - Юрий взглядом обвёл горницу. Бояре загалдели:

- Верно речёшь, княже!

- Мы литвинам не недруги, но почто их посол с государем Василием Ивановичем самолично не сносится? - выкрикнул молодой лобастый боярин. - Нам смуты меж нашими князьями не надобно!

Юрий покосился на него. Промелькнула мысль: «Бона что, боярин Нефёд! А я гадал, кто в Васькиных доносчиках ходит? Вишь, московский радетель выискался!»

Но тут же снова обратился к епископу:

- Слыхал ли, князь Войтех, о чём бояре глаголют? А они голова моя.

Поджал епископ бескровные губы, ничего не промолвил. Гордо отвесив поклон, оставил горницу.

На псарне смертным боем секли псаря Гриньку. Били за то, что не уберёг суку Найдёну, околела. Сам великий князь заявился на псарню. Лежит Найдёна на соломенной подстилке, застыла. Опустился Василий на корточки, заглянул в остекленевшие глаза, поморщился жалостливо. Потом стремительно поднялся, буркнул угрюмо:

- Каку суку сгубил…

Уставился на челядинцев. А те рады стараться. На Гринькиной спине кожа полопалась, и батоги по мясу хлещут.

Псы кровь чуют, по клеткам мечутся, воют. Гринька кричать перестал, мычит только.

Подошёл Василий поближе, подал знак, челядинцы батоги опустили, выжидают. Гринька застонал, приоткрыл глаза, узнал великого князя. Хотел было подняться, напружинился, но тут же ослаб. Василий носком сапога пнул его.

- Упреждал я тя, Гринька, чтоб суку паче ока берег, аль не упреждал? Ну, ответствуй, как государя волю чтишь?

Нахмурился, ждёт. А псарь рот открыл, с трудом, превозмогая боль, выговорил неожиданно:

- Для тебя, государь, сучья жизнь человечьей дороже…

Произнёс и глаза закрыл. Василий затрясся, ногой пристукнул:

- Бона как ты каешься, холоп! Бейте, покуда дух не испустит!

И от двери под свист батогов пригрозил старшему псарю:

- Найдёну закопай, да вдругорядь за псов с тебя шкуру спущу.

Охотились на лис, травили собаками. Государь осерчал, за полдня одну выгнали и ту упустили, вот теперь другая, того и гляди, увильнёт.

Собаки бегут по следу стаей, лают на все лады, голос подают. Василий коня в намёт пустил, не отстаёт. За ним нахлёстывает коня оружничий Лизута, а поодаль рассыпались цепью егери.

Вынеслись на поляну. Тут государь увидел - в траве мелькнула рыжая спина. Аукнул, поворотил коня за ней. От стаи оторвался Длинноухий, сын Найдёны, большими скачками начал настигать лису. Та метнулась в сторону, к чаще, но Длинноухий подмял её, зубами ухватил, клубком завертелись. Егери подоспели, помогли псу. Государь с коня долой, приласкал Длинноухого. Тот язык вывалил, боками поводит.

- Своего, мною дарённого, натаскивал ли? - спросил Василий у Лизуты.

Оружничий замялся. Государь вопрос повторил:

- Я о псе речь веду, что от Найдёны давал тебе. Аль запамятовал?

- Выпускал, осударь, единожды, но чтой-то нюхом, сдаётся, негож.

Василий недовольно оборвал боярина:

- Не плети пустое, Найдёниного помёта пёс! Это, Лизута, у тебя нюх скверный от старости. А коли пёс нюхом страждет, так псари виноваты, горячим накормили, - и снова принялся гладить Длинноухого.

- Истину речёшь, осударь, видать, псари, дурни, перестарались, - поддакнул Лизута.

Но Василий не дослушал его, усаживался в седло.

В Воробьёво попали к заходу солнца. Едва отроки коней привели, дьяк Афанасий навстречу бежит, в руке свиток пергамента зажат. Нахмурился Василий.

- Государь, воевода ржевский письмишко шлёт! - переведя дух, вывалил дьяк.

- Читал ли, про что воевода уведомляет? Дьяк отдышался.

- Сигизмунд-король посла своего заслал, епископа Войтеха. Да он путь на Москву хитро выбрал, кружной, через Дмитров…

- Вишь ты, - прищурился Василий, - значит, к Юрию заездом. Неча сказать, добрый молодец братец, посла моего недруга привечает. Ну, ну, поглядим, о чём у них сговор поведётся.

Не взяв из рук дьяка письма, Василий поднялся по ступеням крыльца в хоромы.

Едва порог переступил, навстречу князь Одоевский. Заметил Василия, посторонился. Государь бровью повёл.

- Пошто шарахаешься?

Одоевского мороз продрал. Рот открыт, а слово не вылетает. Василий сказал угрюмо:

- Рыбой зеваешь. Аль вину за собой каку чуешь? Подступился, в глаза заглянул, как в душу забрался.

Одоевский чем-то напоминал Василию Юрия. Хотел сказать: «С братом моим ты, князь Ивашка, схож очами. А может, и шкодливостью. Все вы храбры, пока вам в лик не заглянешь». Но промолчал, оставил Одоевского в покое. В горницу зашёл, опустился в кресло, задумался.

Не по разуму живут братья, злобствуют, у гроба отца уделов себе требовали, свару норовили затеять. Нынче с недругом сносятся, привечают. Юрию не терпится, знает, за бездетностью Соломонии ему государем после него, Василия, быть…

Выбранился вслух:

- Окаянные, усобники подлые!

Михаиле Плещееву в Дмитров ехать неохота. Наказал государь без Юрия не ворочаться. А Михайло знает, у дмитровского князя воров есть. Ну как не пожелает ехать на Москву? Чать, зовут не на пироги. Пред грозными очами государя стоять Юрию, держать ответ за литовского посла.

Плещееву и путь не ахти какой дальний, в неделю обернуться можно, а всё затягивает, со дня на день поездку откладывает. Когда же боле тянуть было невмоготу и Плещеев велел челяди собираться в путь, нежданно Лизута вестью обрадовал. Ехать Михаиле в Дмитров не потребно. Государь уже не гневается на брата Юрия. Дмитровский боярин Нефёд сообщил государю, что князь Юрий хоть и встречался с литовским послом, однако на уговоры епископа не поддался и государю своему, великому князю, не изменил.

Государь посла бесчестил, принимал не в Грановитой палате, при боярах думных, а у озера, на виду у холопов-рыбарей.

Слыхано ль? Этакого ещё на Москве не бывало, чтобы послу, да ещё литовскому, великий князь встречу давал при мужиках, холопах. Те невод завели. Один край у берега к шесту привязали, а от него сыплют сеть на самую глубину. Опоясали кольцом добрую часть озера, лодку к берегу подогнали, ждут государева знака.

Войтех давно уже сказал своё, тоже дожидается, что Василий ответит, а тот ни слова пока ещё не проронил.

Войтеха сюда Плещеев и Лизута доставили. Большего позора епископу не доводилось изведать. Ему бы поворотить отсюда, но немало наслышан о гневе великого князя Московского.

А тот рыбарям рукой показал: давай, мол, начинай. Те за верхний край верёвки ухватились, на себя подтягивают невод, перебирают. Плещеев кули рогозовые открыл. В одном рыба серебром заблестела, в другом раки шевелятся, потрескивают.