Прометей, или Жизнь Бальзака - Андрэ Моруа

Четвертого февраля 1847 года он поехал во Франкфурт и привез оттуда "добрую, пышную, нежную и сладострастную Еву". Сладострастную? Да, несомненно. Нежную? Не всегда. Она истерзала ему сердце, когда он показывал ей особняк на улице Фортюне. Он ждал восторженных возгласов, а она все раскритиковала. Слишком много столов наборной работы, слишком много бронзы, слишком много мрамора, слишком много шкафов, инкрустированных медью и черепахой. Зачем он потратил целое состояние на убранство такого, "мрачного и нелепого" дома? Хороша награда за все его труды и любовную заботу! Да и как она может судить об этом особняке, когда он весь в лесах и еще не закончили свою работу штукатуры?

На то время, пока Ганская гостила у него, он забросил почти всю работу, чтобы водить свою Еву в Пале-Рояль к Вери (где Люсьен де Рюбампре, приехав в Париж, дерзнул пообедать и заплатил за обед столько, что мог бы прожить на эти деньги в Ангулеме целый месяц); водил он ее и в другие модные рестораны, на Выставку изящных искусств, в Варьете, где она превесело хохотала. Дома они держали очень скромный стол. "Целых два месяца, читаем мы в его письме к Ганской, - я видел, как очаровательная женщина ежедневно ест рагу из остатков вчерашнего жаркого, а свежие бифштексы оставляет своему волчку, и ни разу я не сказал ей нежного спасибо! Но я это видел и был этим тронут..."

Прошло два с половиной месяца жизни с глазу на глаз, и Ева уехала из Парижа; он проводил ее до Франкфурта и вернулся один, "как тело без души".

"Прощай, моя дорогая, любимая, сокровище мое! Вверимся надежде, как ты говоришь. Это последняя буря, последние наши невзгоды... Тысячу раз обнимаю, тысячу раз целую тебя, мой миленький Эвелино. Люблю тебя еще больше, чем прежде. Хочу, чтоб ты стала моей женой, а без тебя и жить мне не хочется..."

Произведения, созданные Бальзаком после расставания с его Евой, подернуты дымкой грусти. С 1829 по 1842 год его несла волна воспоминаний, он рассказывал о своей юности и радовался своим удачам. После смерти Венцеслава Ганского мир воображаемый потускнел. Вместо туманных мечтаний о славе и любви, которые его вдохновляли и поддерживали, существовало одно-единственное и четкое желание, неотвязно преследовавшее его, - брак с любимой женщиной. В некоторых написанных тогда романах ("Онорина", "Альбер Саварюс") отражена тоска мужчины, сомневающегося в том, что его любят, или же пессимизм разочарованного человека ("Крестьяне", "Бедные родственники"). Бальзак надеется закончить свое грандиозное творение. "Вот уже шестнадцать лет я работаю над ним, и мне надо еще восемь лет, чтобы его завершить", - пишет он Зюльме Карро. Этот моралист хотел бы придать "Человеческой комедии" (с помощью "Аналитических этюдов") глубокий смысл, не оставить свой монумент непонятым. Хватит ли у него на это сил и времени?

XXXVII. ТЕЛО БЕЗ ДУШИ

Видали вы когда-нибудь, как лев

зевает в зоологическом саду? Это

грустное зрелище.

Бальзак

Надо признать, что в отчаянии Бальзака, лишившегося своей любовницы, есть нечто от барона Юло. Возбуждающие, чувственные воспоминания мешают ему работать. Пребывание любимой в Париже не дало ему того, о чем он мечтал: Ганская устраивала ему такие тяжелые сцены, что он помнил их до конца жизни. Но он уже не может обойтись без нее. "Мой милый волчишка, если б я не любил тебя до обожания, меня уже давно не было бы на свете. Я все делаю только ради тебя и только благодаря тебе! У меня больше нет своего собственного существования..." Он чувствует себя глубоко одиноким нет у него ни друзей, ни семьи. Как-то раз, перебирая свои вещи, он нашел вышитые домашние туфли и записку, написанную карандашом: "Я вышила эти туфли в те часы, когда оставалась одна, а вы где-то бегали". Он вдруг разразился слезами и два часа плакал, запершись в своем кабинете. Рассказал он об этом Ганской не для того, чтобы растрогать "грефин" (как он говорил, передразнивая немца-лакея, всегда так называвшего Ганскую), нет, это душевная реакция изнуренного, больного человека, ставшего крайне чувствительным.

И все же ему приходится бегать по всему Парижу. Во-первых (Бальзак по-прежнему любил такие перечисления), Сова, перед тем как убраться с улицы Басе, украла любовные письма Эвелины к Бальзаку и соглашалась вернуть их только за весьма большой выкуп. Она грозилась написать дочери и зятю госпожи Ганской (вернувшимся в Польшу) и послать им копии похищенных писем. Для матери это было бы ужасным унижением. Стряпчий Гаво советовал пойти на мировую и выкупить компрометирующие письма. Бальзак вступает в переговоры, предлагает пять тысяч франков - сумма для него огромная, так как он кругом в долгах. Прокурор и комиссар полиции тоже уговаривают Бальзака взять обратно его жалобу в суд по обвинению госпожи де Бреньоль в воровстве и в шантаже. Судебный процесс обошелся бы не в пять тысяч, а дороже, да еще дело получило бы отвратительную огласку. Непомерно дорого обходится и правосудие, и нарушение законов.

Встречи с этим ядовитым созданием, переговоры с ней приводят Бальзака в лихорадочное, нервное состояние. Наконец в июле госпожа де Бреньоль возвратила письма в обмен на плату чистоганом. Разумеется, она попыталась сохранить одно-другое письмо, касающиеся Виктора-Оноре. Бальзак со своей стороны хранил письмо, в котором негодяйка признавалась, что украла переписку, а на основе этого признания она всегда могла быть привлечена к суду. Лишь только письма были возвращены, он сжег их, в последний раз взглянув на дорогие пожелтевшие листочки, приходившие с Украины, из Швейцарии, из Италии, Германии, потом посмотрел на пепел и снова заплакал: "Я затрепетал, увидев, как мало места занимают пятнадцать лет жизни. Что ж, огнем души они написаны, огнем земли погублены!.." После тягостного эпизода с Совой Эвелина потребовала уничтожения всех своих писем.

Во-вторых, пришлось переселиться на улицу Фортюне и там самому расставлять по полочкам и по этажеркам статуэтки из саксонского фарфора, вазочки с бледно-зеленой глазурью, большие китайские вазы. Эта механическая работа утомляла его, зато спасала от отчаяния. Да и что могло сравниться с тишиной, царившей на улице Фортюне: там он чувствовал себя совсем как в деревне. Он обещал Еве больше ничего не покупать и старался сдержать обещание. Но ведь что надо, то надо! Кухня, да и буфетная тоже не оборудованы. А тут представляются "потрясающие случаи". Как же их упустить! Например, он нашел комод, творение Ризнера, с выдвижным верхом наборной работы - верх очень пригодится, из него можно сделать прекрасный стол. К сожалению, этот великолепный комод, кажется, стоит тысячу, а то и две тысячи франков. Бальзак входит в магазин, спрашивает цену: "Триста сорок франков!" Как тут устоять? Было бы безумием отказаться от него! К тому же, приобретя комод, покупатель обнаружил (как он говорит), что вещь эта принадлежала сестре Наполеона, Элизе Бонапарт. "Вещь уникальная, оригинальная, королевская", - восхищался Бальзак в письме к Ганской.

Но пусть Ева не тревожится. Он стал рассудительным и осторожным. Пожалуй, даже чересчур. Видел, например, две замечательные вазы, которые очень подошли бы к его кабинету, но отказался от мысли купить их. Зато он приобрел портрет, по-видимому, набросок, сделанный Тицианом; старинную китайскую вазу темно-синего цвета; консоль работы Буля; кариатиду в виде скульптуры из дерева. "Вы, конечно, полагаете, что я совсем разорился, погубил себя? - оправдывается он перед Ганской. - Но я заплатил за все лишь триста пятьдесят франков!" А удовольствия от этих покупок он получил на шесть тысяч франков. "Нужно еще приобрести три-четыре вещицы для ватерклозета, превосходного ватерклозета..." Ох уж этот ватерклозет!

"Пришлось купить для этого потайного уголка, во-первых, хорошенькую кушетку; во-вторых, за пятьдесят франков угловой шкафчик; чтобы убирать в него известный вам предмет, а на него ставить кувшин; в-третьих, полочку для подсвечника; в-четвертых, три консоли палисандрового дерева для вазочек с цветами. Вы меня спросили в Майнце, что я собираюсь делать с купленной чашей из китайского фарфора. Ее употребляют на то, чтобы стряхивать в нее воду со щетки. Надо, чтобы в этом уголке было приятно находиться, и у меня там красиво, как в будуаре, но видите, сколько это стоило!"

Из Верховни он получает суровую отповедь. "Довольно!" - восклицает Eva furiosa. Хорошо. Однако нужно купить будильник, старый испортился, не ходит; Бальзак видел в лавке добротный красивый будильник, стоивший только сто франков, но не решился приобрести его. "Я теперь не куплю и за десять су то, что стоит тысячу франков... С тратами покончено". Раз его божество полагает, что у Бильбоке страсть к покупкам, что это своего рода порок, а не благоразумие и осторожность, то он вернется к строжайшей, "квакерской простоте". Он не заглянет ни в одну лавку.

"Ваше величество, не снимете ли вы запрет с приобретения ларя, самого обыкновенного рундука красного дерева, в каковой рундук буду ставить мои башмаки и сапоги, а также запрет с приобретения комода для хранения моего белья в гардеробной? Ежели сии покупки являются нарушением закона, я по-прежнему буду засовывать свои башмаки в жардиньерки на лестнице - в пустующие жардиньерки, поскольку покупать цветы мне не по карману: я ведь ничего не пишу, ничего не зарабатываю, а потому не имею права тратить деньги".