Вокруг «Серебряного века» - Николай Богомолов

Ходасевич не был большим поэтом, он без творческого напора, характерного для Цветаевой…

Некоторые отступления: о том, как наивно некоторые критики поправляют стихи Блока. Между тем Блок знал, что делал…[1091]

О Толстом. По воспоминаниям Гольденвейзера, Толстой разбирал стихи Тютчева «Есть в осени первоначальной…». Он заметил, что в прозе нельзя было бы сказать «на праздной борозде», но это допустимо в поэзии… Толстой стихи понимал, хотя и считал Беранже лучшим французским поэтом. З. Гиппиус говорила, что в стихах можно писать непонятно о понятном, непонятно о непонятном и, наконец, понятно о понятном: именно последнее находим у Ходасевича.

Если бы Цветаева писала проще, непринужденнее, она была бы великим поэтом, но у ней всегда напряжение, нажатие педали.

Г.В.А. читает стихотворение Поплавского «Роза смерти». Он один из самых даровитых людей, кот<оры>х мне приходилось встречать (в числе их и Осип Мандельштам). У него нет логической линии, но его стихи развиваются не беззаконно, но иначе, чем по нашей логике. У него часто звук подсказывает смысл. Так уже писали Анненский, а во Франции Маллармэ и Рембо (о последнем Поплавский часто говорил). Так, слова звезды и розы у Поплавского связаны звучанием. Но в посл<едних> строчках прочитанного ст<ихотворе>ния — свет разума.

Г.В.А. читает ст<ихотворе>ние Штейгера «Слабый треск опускаемых штор…». Он прямой ученик Ахматовой. Все ст<ихотворе>-ние держится на выражении собачий. Если бы этого слова не было, то не было бы и всего ст<ихотворе>ния. Это слово — как булавочный угол… Тот же прием у Ахматовой, напр<имер>: «Не стой на ветру…»[1092]

Г.В.А. читает (наизусть) ст<ихотворе>ние Штейгера: «Мы, уходя, большой костер разложим…» Здесь неожиданное слово крематориум. Ст<ихотворе>ние ради него написано, в нем все, что он хотел сказать, сгущено… Штейгер был грустный, больной человек, ему трудно жилось, он всегда был несчастно влюблен…

Г.В.А. читает ст<ихотворе>ние И. Анненского «Тоска миража».

Автор не включил его в свой сб<орни>к.

Образ саней, кот<орые> сходятся и расходятся. Это образ далекой любви. Здесь необыкновенная тонкость, это одно из самых удивительных ст<ихотворе>ний.

Брюсов — кованый поэт, но что все его мастерство по сравнению с дилетантизмом А<нненско>го! Ни одному поэту не снилась такая изысканность (слово нехорошее, но иначе не сказать).

Есть у А<нненско>го и безвкусие: тоска миража, безумная сказка; в то время др<угие> поэты так бы не сказали. Он только последние два года жизни общался с литераторами, до всего должен был сам додумываться, дочувствоваться. Но ск<олько> выразительности, тяжести в одной этой интонации: «Что надо, безумная сказка…»

Анненский большой поэт.

Семинар по поэзии. Участники: Ирина Владимировна Одоевцева, Георгий Авдеевич Раевский (Оцуп) и Юрий Константинович Терапиано Париж, июнь 1961 г. (в помещении Византийского института, на улице Лилль) (Сокращения: ИВО, ГАР и ЮКТ)

Доклад ЮКТ о разборе стихов. Анатомия стихов (по Гумилеву)[1093].

ГАР читает стихи Ахматовой: «Морозное солнце. С парада / Идут и идут войска».

ИВО об Ахматовой: она снизила тему женской любви. Выражала в стихах переживания целого поколения русских женщин, которые хотят, чего нет на свете[1094] («истерички» эпохи декаданса…). Тогда все поэтессы начали писать «под Ахматову»… Ахматова посмела сказать: «Я — дурная мать…»[1095] Для России надо забыть «и ребенка, и друга»[1096].

ЮКТ: Ахматова часто на границе срыва, но не срывается. Но были неудачные выражения; в этом стихотворении:

Я держала звонок-кольцо… —

ок-ко — нехорошо звучит. И непонятно — чей силуэт…

ИВО: Звонок-кольцо — спондей (что неправильно…). Я бы написала — «звонка кольцо». Все в том же ст<ихотворе>нии — неясно говорится о белом доме: м<ожет> б<ыть>, никакого дома не было. Неясно, но — прелестнейший образ[1097].

ГАР: У Ахматовой — все от образов. Не — от музыки. Размер напоминает блоковские переводы Гейне. Отрывочность изложения, синкопы. «Силуэт» — удачный образ. И несущественно, был ли белый дом или его не было… Прозаизмы не только у Ахматовой: их находим у Державина, Пушкина («Снег выпал только в январе…» в «Евгении Онегине»). Русская поэзия подозрительно относится к восклицательному знаку… предпочитает точку (обратите внимание, как ГАР произнес слово «поэзия»: поэзия).

ИВО: О новизне ахматовского стиха. Ведь до нее царствовала Мирра Лохвицкая… А Зинаида Гиппиус — не женственный поэт…

ЮКТ настаивает, что слово «силуэт» портит это стихотворение…

ИВО читает стихотворение Блока «О доблестях, о подвигах, о славе…».

ЮКТ говорит о творчестве Блока. В его поэзии — голоса из другого мира. Упоминает о блоковской статье в «Аполлоне» (о русском символизме). Мысли он высказывает не новые…[1098]

ИВО: Ю.К. «высоко» говорил… Напоминает, что, когда Блок писал эти стихи, от него ушла жена и он снял ее портрет со своего стола.

ЮКТ говорит о разборе стихов и затем читает стихотворение Георгия Иванова «Январьский день…». Эта пьеса перекликается с «Поэмой без героя» Анны Ахматовой, оба поэта вспоминают Петербург 1913 года и упоминают тех же лиц: Вс. Князева, Олечку Судейкину.

ГАР: Это ст<ихотворе>ние едва ли типично для Г. Иванова. В других его стихах больше остроты. Его пожелание: следовало бы написать книгу о роли Петербурга в русской поэзии, от «Медного всадника» Пушкина до нашего времени.

ИВО читает стихи Г. Иванова «Мелодия становится цветком…».

ГАР: В этом стихотворении гармония между образом и музыкой.

ЮКТ говорит о музыкальности поэзии Г. Иванова[**]. О его экономии изобразительных средств. В качестве примера приводит ст<ихотворе>ние «Эмалевый крестик в петлице…» (и читает эту пьесу). Люди, к поэзии равнодушные, говорили Ю.К., что сразу и навсегда эти стихи запоминали. У Г. Иванова было особенное чувство музыки. Он не хотел говорить как можно лучше, писал иногда небрежно, но всегда руководствовался внутренним чувством музыки.

ИВО: Г. Иванов любил перебои в ритме. В ст<ихотворе>нии, написанном амфибрахием («Так часто бывает, куда-то спешу…»[1100]), он неожиданно вводит дактилическую строку. Для него было неважно, о чем именно петь. Но ему всегда надо было петь. Говорит о его пессимизме, но все его стихи утешительные, потому что — музыкальные… Он всегда писал легко, быстро, напр<имер>, «Отзовись, кукушечка…». Многое он уничтожал. И.В. говорит, что она спасла от уничтожения такие прекрасные его стихи: «Это призрак стоит у постели…» или «Счастье выпало из рук…»[1101]. До сих пор она находит клочки бумаги с его стихами.

ЮКТ: Теперь мы закончили разбор стихов пяти поэтов. Формалисты преимущественно занимались творческими приемами. А у нас (Ю.К. имеет в виду парижских поэтов) главное внимание обращалось на соответствие между формой и содержанием. Существенно их слияние.

III

1

Беседы с Георгием Викторовичем Адамовичем Часть вторая[1102]

Узкая улочка, отходящая от Елисейских полей, называется рю дэ Колизэ. Там мы сиживали в простом «табачном» кафе и в сумрачном «Фестивале» с притушенными красными огнями.

Г.В. все искал «веселого немца» в рубашке «квадратиками». В конце концов он его нашел, и они вместе удалились. Это было в самом конце июня.

— Мне всегда хотелось мальчиков, но в гимназии ничего не было. Я был студентом-первокурсником. Отозвался на объявление в «Новом Времени». Ко мне явился эстонец, его имя Верес (т. е. Ворона). Я тогда жил не <с> семьей, а в отдельной комнатке, в том же блоке домов — к нашим я шел обедать через двор. Сколько у меня было — наберется целый полк.

<На полях:> Мой старший брат как-то вызвал меня, я еще был в гимназии, и долго говорил о соблазнах юности, всячески предостерегал. А потом я узнал, что и он любил мальчиков… Этот брат был впоследствии генералом, начальником кадетского корпуса в Сараево. М-в мне рассказывал, что кадеты его обожали, как отца…[1103]

Раз вечером ко мне зашел матрос, необыкновенной красоты… Написал в редакцию «Звена», что прийти завтра утром не смогу, болен… На другой день ко мне явилась вся редакция — Кантор, Мочульский[1104]. Я приоткрыл дверь и говорю — никак не могу принять, ужасная головная боль… Вдруг Кантор, стоявший в передней, увидел матросскую шапочку с помпоном — она красовалась в комнате, на столе… Дверь была приоткрыта… — Ах, так, — все замолчали и быстро вышли.