Скитальцы - Хао Цзинфан

была в белом хитоне. Демонстранты придумали – нужно кому-то одеться так, чтобы это придало их акции дух Древней Греции. Люинь неподвижно стояла посреди возбужденной толпы в ослепительно-белом хитоне, и Сорину она сейчас напоминала персонажа из далекого прошлого, а не девушку – его современницу.

Только Сорин собрался заговорить с Люинь, как вдруг внимание всех собравшихся привлекла потасовка.

Сорин увидел, что повздорили два парня – кто-то из них наступил другому на ногу в тесноте. Ругались они громко, но ничего серьезного не произошло. Сорин с облегчением вздохнул.

Однако этой легкой дракой дело не закончилось. Наоборот, это происшествие послужило чем-то вроде катализатора для сдерживаемой энергии толпы. По всей площади начали слышаться крики, вспыхнули другие споры, и агрессивность распространилась по площади, как огонь от искры по сухой траве. К маленькой площади протискивались всё новые и новые люди. Несколько подростков о чем-то пререкались со взрослыми – может быть, явились их родители и уговаривали их уйти домой? Подростки вырывались из рук родителей, дерзко огрызались, их глаза горели. Толпа так расшумелась, что никаких разговоров и речей не было слышно.

Сорин был испуган не на шутку. Толпа была уже чересчур велика, а то, что подростки ссорились с родителями, было очень и очень плохо. Сорин просто не представлял, во что всё это может вылиться. Он терпеть не мог ситуации, когда он терял нить управления и не мог предсказать исход.

И тут сквозь рев толпы пробился один голос.

– Давайте пойдем на Капитолийскую площадь! Там намного больше места. А сегодня заседает Совет! Пусть они обратят внимание на нас!

– Ура! – возликовала толпа.

Энергия юнцов достигла точки кипения и вспыхнула яростным пламенем. Крича, смеясь, восклицая, толпа начала двигаться. Очень скоро молодые протестанты уподобились бурной реке. Держа над головой знамена и транспаранты, они пошли вперед, словно рассвирепевшее войско. На улицу толпа вылилась подобно потоку через прорванную плотину.

Сорин остолбенел. Отправиться туда, где заседал Совет, – это было откровенной провокацией. Ему хотелось всех остановить, не допустить худшего, но и его подхватила разбушевавшаяся толпа. Он ничего не мог сделать. Вдруг он увидел, что Люинь стоит посреди толпы неподвижно, как белая мраморная колонна.

«Уж если кто и способен повлиять на ситуацию, – подумал Сорин в отчаянии, – так это она».

– Люинь! – воскликнул он и стал пробиваться к подруге через толпу.

Люинь повернула голову и спокойно посмотрела на Сорина.

– С тобой всё хорошо? – спросил он.

– Скажи мне, – проговорила Люинь, – если бы ты решил, что кто-то делает что-то ужасно неправильное, но при этом он – твой близкой родственник, как бы ты поступил?

Сорин на миг растерялся:

– Ты о своем брате говоришь?

Люинь кивнула:

– Не понимаю, зачем он это сделал.

– Ты говоришь о тех людях, которых он прислал на нашу акцию?

– Дело не только в этом, – встревоженно проговорила Люинь. – У меня такое чувство, что он много еще чего подстроил. Даже вот этот парень, который только что прокричал, что надо идти на Капитолийскую площадь, – думаю, это мой брат велел ему так сделать.

– Что? Ты знаешь этого парнишку?

– Кажется, я его как-то раз видела у нас дома. Точно не уверена. Я ни в чем не уверена. Но мне страшно. Я не понимаю, зачем он всё это делает.

– А ты сумеешь остановить всех?

Люинь пристально посмотрела на Сорина:

– Но как?

– Скажи им, что ты считаешь всё это плохой идеей. – Сорин очень старался, чтобы его голос звучал спокойно, но решительно. – Ты это умеешь. Тебя знают все, к тебе прислушаются.

– Но я не знаю, надо ли их останавливать, – призналась Люинь. – Это мне давно не дает покоя. Я не знаю, стоит ли человеку пытаться совершать серьезные поступки, пытаться исправить несовершенства мира. Преданность Чаньи своим идеалам искренна. Мне не нравится, как поступил мой брат, но остановить его я не могу.

Люинь сомневалась, и растерянность была написана у нее на лице. Сорин даже не предполагал, что растерянность и сомнения могут выглядеть настолько явно. Он видел, что терзает Люинь, но и у него, как и у нее, ответов не было. Демонстранты покидали площадь, и вскоре остались только они с Люинь. Терзаемые разными мыслями, они оба медлили и не понимали, идти за толпой или нет.

Сорин осознал, что он больше не режиссер. С того самого мгновения, как была подготовлена сцена и на нее вышли актеры, спектакль вышел из-под его контроля. Его актеры его покинули. Им потребовалась буча, а не испуганный режиссер-консерватор. Сорин смотрел по сторонам – на лужайки и тропинки, усыпанные мусором. Он понимал, что это уже не его пьеса. Он наклонился и стал собирать мусор. Люинь начала ему помогать.

– Пойдем с ними, – вдруг сказала она.

Сорин кивнул, и они вместе помчались следом за смеющейся бегущей толпой.

Люинь

Чем дольше они оставались на Капитолийской площади, тем сильнее колебалась Люинь. Она не знала, идти вперед или отступить.

Площадь заполнилась разгоряченными юнцами, которые кричали и подпрыгивали на месте. Таких волнений много лет никто не видел. Обычно на этой площади было тихо, возвышенно и торжественно. А сейчас – шумно, беспорядочно, возбужденно. Развевались знамена, звучали песни, раззадорившиеся молодые люди хохотали даже тогда, когда о чем-то возмущенно кричали.

Люинь стояла в стороне. В какие-то мгновения ее охватывал порыв присоединиться к бушующей толпе, но почти сразу у нее возникало желание призвать всех успокоиться и разойтись по домам. Происходящее напомнило ей о том времени, когда она ходила на демонстрации, смеялась и пела вместе с ревизионистами. Люинь истосковалась по этому ощущению душевного подъема, кипения жизни.

Но сейчас она не могла раствориться в царящем на площади буйстве. Демонстрантов привели сюда воодушевляющие, страстные слова ее брата, а теперь они пели, плясали и выкрикивали лозунги, как будто это была их собственная идея. Что-то во всём этом было неправильное. Почему ей так казалось, она не могла точно сказать, но неправильное.

Она знала, что возбужденность заразительна. Источник этой возбужденности искать было бесполезно. Достаточно было испытать это ощущение. По пути сюда к демонстрантам присоединилось немало молодых людей, и теперь на площади присутствовало уже несколько сотен человек. Толпа заняла немалую территорию. Настроение у всех было приподнятое – как на танцевальной вечеринке или Творческой Ярмарке. Молодые люди окружили Рунге и Чанью и размахивали гигантскими транспарантами.

– Ре-фор-ма! Сво-бо-да! Ре-фор-ма! Сво-бо-да! – выкрикивали они нараспев.

«Где же Руди?» – гадала Люинь.

И тут она увидела, что из бокового выхода здания Совета вышло примерно десять человек в форме. Они направились к протестующим