Венеция. История от основания города до падения республики - Джон Джулиус Норвич

восточным купцам больше не нужно было сгружать свои шелка и пряности на берег Суэцкого или Ормузского проливов, чтобы затем везти их посуху через перешеек или горы Персии и Малой Азии, а после вновь грузить на корабли в Александрии или Константинополе, Смирне или Антиохии. Теперь не нужно было доверяться медлительным и ненадежным верблюжьим караванам, совершавшим ежегодные переходы через Центральную Азию до Китая. Отныне в пункт назначения их могло доставить то же самое судно, на которое они сели в порту отправки. Более того, те купцы, которые направлялись в Англию или Северную Европу (а таких становилось все больше), ныне могли и вовсе не заходить в Средиземное море. Новой международной расчетной палатой стал Лиссабон, расположенный на две тысячи морских миль ближе к Лондону и ганзейским портам, чем Венеция, относительно защищенный от пиратства и предлагавший товары по ценам на порядок ниже, чем в Венеции, поскольку их не облагали непомерными налогами всевозможные восточные царьки, державшие под контролем наземные маршруты. Венеция в одночасье превратилась в глухую провинцию.

По крайней мере, так казалось на тот момент. Разумеется, некоторые венецианцы, как отметил Приули, «отказывались верить новостям, а другие заявляли, что португальский король откажется от нового пути в Каликут [Калькутту], потому что из тринадцати каравелл, которые он отправил этим путем, вернулись в целости только шесть, убытки превышают выгоду, да и немного найдется моряков, готовых рисковать жизнью в таком долгом и опасном плавании». Но голоса пессимистов преобладали. «Весь город был ошеломлен и раздавлен – и мудрейшие люди держались мнения, что ничего хуже невозможно себе и представить». К тому времени Венеция уже сотрясалась в спазмах тяжелейшего финансового кризиса. Один из главных ее частных банков, «Гарцони», за прошлый год недосчитался 200 тысяч дукатов, несмотря на то что сам дож пожертвовал 30 тысяч, пытаясь его спасти, а теперь за «Гарцони» последовал и «Липпомани», отчего по всем банкам республики прокатилась волна паники. Банк самого Приули разорился несколькими годами позже.

Но что можно было с этим поделать? Кто-то подал идею восстановить Суэцкий канал, но после краткого обсуждения ее отвергли как непрактичную. Поначалу звучали сомнения, правильно ли поступила Венеция, отвергнув предложение короля Мануэла I Португальского (Счастливого) посылать свои торговые суда для загрузки в Лиссабон. Но это привело бы в ярость египетского султана, который без труда нашел бы способ отомстить, конфисковав склады в Каире и Александрии, а при желании обрушив кары и на всю торговую колонию венецианцев. К тому же сдаться на милость Португалии было так унизительно, что сенат даже не стал обсуждать это всерьез. В 1502 г. он учредил специальную совещательную комиссию «для выдвижения мер, которые не позволят королю Португалии вырвать серебро и золото из наших рук, уничтожить нашу торговлю и благосостояние», а в 1504 г. для обсуждения планов на будущее и новых переговоров в Португалию отправился очередной посол Леонардо ди Ка’Массер. Но флорентийские купцы в Лиссабоне все это время не сидели сложа руки и успели так настроить португальцев против Венеции, что посол только чудом избежал тюрьмы.

Итак, в конце лета 1499 г. на Венецию один за другим, всего за несколько дней, обрушились два сокрушительных удара, и многие ее граждане, глядя на двух бронзовых мавров, отбивающих время на только что достроенной Часовой башне работы Мауро Кодуччи, наверняка задавались вопросом, не значит ли это, что часы республики сочтены и колокол звонит по ней – и по ним самим. Они еще не догадывались, что вскоре последует третий, самый страшный удар, и нанесет его на этот раз не какое-то одно государство, а вся Европа, объединившаяся против Венеции.

13 сентября 1501 г. дож Агостино Барбариго, которому уже исполнилось восемьдесят два, созвал синьорию и сообщил, что намерен отречься от должности. Он был стар и болен; республика нуждалась в более молодом и энергичном кормчем, который сможет провести ее через рифы и мели этого непростого времени. Сам Агостино намеревался вернуться в свой дом на площади Сан-Тровазо и дожить там остаток дней в мире и спокойствии. Сняв с пальца дожеское кольцо, он попытался передать его на хранение старшему советнику – до тех пор, пока не будет избран новый дож.

Однако и кольцо, и отставку отвергли, причем, надо сказать, не потому, что Барбариго отличался какими-то выдающимися достоинствами. Он всегда был чересчур горд и жаден; за пятнадцать лет правления, несмотря на все законные меры, принятые для ограничения власти дожа, его не раз обвиняли в коррупции, несправедливости и торговле должностями (не говоря уже о безудержном пьянстве), и в итоге осталось не так много подданных, способных сказать о нем доброе слово. Но все видели, что он быстро сдает, и проще всего подождать, пока природа возьмет свое. И действительно, ровно через неделю Агостино умер[256]. Народ, лишенный всякого законного слова в выборах дожа, тем не менее поднял шум в поддержку своего фаворита Филиппо Трона, а после того, как 26 сентября он, в свой черед, скончался, многие стали шептаться об отравлении. Однако дневник Марино Санудо заверяет нас, что никакой грязной игры не велось: просто Трон был непомерно тучным и в один прекрасный день попросту лопнул[257]. По-видимому, из-за этого несчастья выборы ненадолго отложили: нового правителя Венеции, Леонардо Лоредано, совет из 41 выборщика провозгласил лишь 2 октября.

Великолепный портрет Лоредано работы Джованни Беллини, написанный, вероятно, в первые год-другой его пребывания в должности, изображает высокого изможденного человека лет семидесяти, с тонким, эмоциональным лицом[258]. В отличие от многих своих предшественников он не мог похвалиться блестящей карьерой адмирала или дипломата. Впервые он упоминается в документах в 1480 г. как прокуратор работ по строительству церкви Санта-Мария деи Мираколи[259]. Затем недолгое время он прослужил подеста Падуи, а после этого практически не покидал Венеции. Мало кто разбирался в государственном механизме так хорошо, но для спасения республики, оказавшейся в столь отчаянном положении, одних лишь способностей и знаний чиновника-аристократа, пусть и самого умелого, было явно недостаточно.

Между тем республика пребывала в унынии. Отчасти это проистекало из торгово-экономического краха, но истинные причины лежали глубже. За годы изобилия, как это обычно бывает, население привыкло к лучшему и расслабилось. Старые законы против казнокрадства и взяточничества применялись на практике уже не так строго, как в былые времена, и Агостино Барбариго был не единственным патрицием, стремившимся обустроить свое личное гнездышко поуютнее за государственный счет. Чтобы его преемники вели себя более сдержанно, учредили новую систему, согласно которой после смерти дожа немедленно избирались трое дознавателей, которые должны