Поле мечей. Боги войны - Конн Иггульден

Рений и Брут. Лента времени увела вдаль, и Юлию почудилось, что два мальчика стоят рядом с наставником и внимательно наблюдают, как сильный человек без малейшей дрожи в руках натягивает тетиву лука.

Постепенно остальные члены военного совета тоже поняли, что произошло, и поднялись со своих мест. Цезарь обратил к ним исполненный печали и боли взгляд:

– Присоединитесь ли вы к моим молитвам об ушедшем, воины? Ратные труды придется отложить еще на день.

Чайки с громкими криками носились над волнами, и холодная комната наполнилась их тревожными голосами. Юлий стоял, погруженный в собственные мысли, навеки прощаясь с тем, кто на протяжении всей жизни служил ему надежной опорой.

– Ну вот, меня снова покинул близкий человек, – произнес полководец так тихо, что расслышал лишь Брут.

Глава 43

В палатке царила полная тьма. Лишь на столе, за которым сидел Адан, горела сальная свеча. Молодой человек молча смотрел на Цезаря. Полководец лежал на скамейке, вытянув руку для перевязки. Кровь продолжала течь и уже пропитала первые слои бинта. Да и сам бинт трудно было назвать чистым, ведь его сняли с одного из умерших. Врач затянул повязку крепче и сделал узел, а потом с силой потянул, чтобы остановить кровь. Юлий тихо застонал от боли. На мгновение он открыл глаза, и Адан заметил, что они затуманились от изнеможения.

Врач сложил в мешок инструменты и вышел, энергично откинув полог и впустив в душную палатку порыв ветра, от которого тусклое пламя свечи заколыхалось, грозя погаснуть. Адан взглянул на записанные слова и подумал, что раненому необходимо заснуть. Этой зимой воины голодали, и полководцу пришлось так же трудно, как и всем остальным. Цезарь исхудал и осунулся. Кожа пожелтела и высохла, словно натянувшись на черепе, а под глазами залегли такие темные тени, что невольно приходила мысль о грозящей смерти.

Наконец Адану показалось, что больной провалился в лихорадочное забытье. Секретарь начал как можно тише собирать свитки и перья, чтобы бесшумно выскользнуть из комнаты, не потревожив раненого. Юлий неожиданно зашевелился и провел рукой по лицу. Адан невольно покачал головой и подумал, что Галлия забрала гораздо больше, чем дала.

– Так на чем же я остановился? – не открывая глаз, спросил Цезарь.

Голос прозвучал словно с того света, и Адан невольно вздрогнул:

– На событиях в Аварике. Врач пришел как раз в тот момент, когда я писал о последнем дне.

– Ах да, конечно. Ты готов продолжать работу?

– Тебе решать. Может быть, стоит сделать перерыв, чтобы ты смог отдохнуть? – предложил Адан.

Юлий лишь поскреб небритый подбородок.

– Аварик появился на горизонте вскоре после гибели трех когорт, которыми командовал Бериций. Ты пишешь?

– Пишу, – шепотом ответил молодой испанец.

Почему-то на глаза навернулись слезы, и секретарь изо всех сил старался скрыть их.

– Мы насыпали склон высотой с крепостную стену и начали штурм. После того, что увидели воины, сдержать их было невозможно. Да я и не пытался. – Юлий сделал паузу, и Адан ясно услышал хриплое, тяжелое дыхание, за которым отступал даже привычный шум военного лагеря. – Наше нападение пережили восемьсот человек, Адан. Запиши правду, пусть ее узнают все. Из сорока тысяч мужчин, женщин и детей остались лишь восемьсот. Мы сожгли город и захватили то зерно, которое они так бережно хранили в своих амбарах. И все равно воины голодали. Все похудели настолько, что можно было ребра пересчитать. Верцингеторикс неотступно выполнял свой жестокий план: каждый город, в который мы входили, оказывался опустошенным и разрушенным. Он угонял скот и не оставлял нам ничего, кроме диких птиц и зайцев. Разве этим можно накормить сорокатысячную армию? Если бы не кладовые Аварика, римскому войску пришел бы конец.

Мы сражались всякий раз, как заставали вражеское войско на открытом пространстве. Однако племена Галлии неизбежно были на его стороне, а с ними и огромное численное преимущество. На третий или четвертый – сейчас точно не помню – месяц этой кошмарной войны погиб Бериций. Его убили из засады собственные наемники-галлы. Мы даже тело не смогли разыскать.

Юлий погрузился в тяжкое молчание. Он с горечью вспоминал, как Бериций ни за что не хотел верить предупреждениям и возражал, что те воины, которых он сам выучил, смогут поднять на него руку. Сам он до конца оставался настолько достойным и честным человеком, что не мог поверить в коварство. За идеализм воин поплатился жизнью.

– Верцингеторикс направился на юг, к крепости Герговия и возведенным на окружающих ее холмах фортам. Мне так и не удалось разрушить эти стены.

Адан взглянул на военачальника и увидел, как лицо его исказилось гневом. Но глаза оставались закрытыми, а слабый сухой голос доносился словно издали.

– Герговия стоила нам жизней восьми сотен воинов. С приходом весны я все чаще стал замечать, что легионеры едят совсем неспелое зерно – едят жадно, до тех пор, пока им не становится плохо. И все же нам удалось разбить так дерзко противостоявшие армии. Брут и Октавиан показали себя прекрасными командирами, но численность вражеских сил, Адан… против нас поднялось каждое племя, все, кого мы еще совсем недавно считали и называли друзьями. Иногда… Нет, вычеркни это – сомнения записывать незачем.

Осада Герговии результата не приносила, а наши воины начинали заметно слабеть. Пришлось отойти на запад в поисках продовольствия, но нашли мы лишь столько, чтобы не умереть с голоду. Больше того, Верцингеторикс вывел против нас войска, и нам пришлось всю ночь с боем пробивать себе путь. Да, Адан, за последний год мне пришлось пройти тысячу миль. И рядом со мной постоянно шла смерть.

– И все-таки сейчас, в Алезии, ты смог его осадить, – негромко подбодрил полководца молодой испанец.

Юлий с трудом поднялся и сел, опустив голову и положив руки на колени.

– Да, это самый большой из всех горных фортов, какие мне пришлось видеть в Галлии. Целый город, раскинувшийся на четырех холмах. Да, мне удалось поймать этого хитрого и коварного царя в ловушку. И вот теперь мы голодаем, осаждая крепость, а он тем временем ждет, пока мы все перемрем с голоду.

– С юга уже везут зерно и мясо. Самое страшное позади, – с надеждой произнес секретарь.

Цезарь едва заметно пожал плечами:

– Все возможно. Запиши-ка вот что: мы построили вокруг Алезии восемнадцать миль окопов и укреплений. Насыпали три массивных холма, настолько высоких, просторных и крепких, что смогли возвести на них сторожевые башни. Верцингеторикс не может выйти, пока мы здесь, рядом с городом. А мы не собираемся уходить. Те пленники, которых нам удалось захватить, говорят об этом храбром воине как о верховном