Призванье варяга (von Benckendorff) (части 3 и 4) - Александр Башкуев

Кристофер не стал скрывать, что - не любит меня, но из всех друзей сына его - Nicola лишь у меня обнаружился талант умножать капиталы. Это Рок.

Точно такие же отношения связывали Железного Фрица и моего прадеда Эриха фон Шеллинга. Один умел повелевать и царствовать, другой создал своему королю науку, банки и абвер.

Вся Германия не забыла сию историю, запала она на душу и моему дяде. Костька же тут не вписывался...

Как только стала известна суть сего завещания, Константин озлобился на весь белый свет. Единственным из всей семьи он вякнул о каких-то там правах бездетного Константина на русский престол.

Когда я вернулся с телом царственного кузена, я напомнил Nicola, что Рубикон уже перейден, и я не Орфей - выводить Эвридик! Коль мы в дороге, лучше дойти до конца! И Николай ободрился.

Милорадович умер в день мятежа, Воинов - весной, бунтовщики частично повешены, частично - в Сибири, "константиновцы" - выведены из Сената и спрятались в Польше.

Но свято место пусто не бывает, сопротивление новой династии возглавил... Константин Бенкендорф. Не по своей воле. Скорее даже - не осознавая того, мой брат стал вождем всех недовольных. Будь в нем хоть капля здравого смысла, он мог бы нам здорово насолить, но ему всегда не хватало фантазии. Сидеть с кислой рожей и критиковать всех и вся, - это пожалуйста, но не более этого.

К той поре кончилась Вторая Персидская война и мы по взаимному уговору с графом Ермоловым пересадили того - на Москву, Кавказ же остался бесхозным. Туда-то и направили моего братца, - с глаз долой, подальше от его новых сторонников, и как можно дальше от Польши, чтоб два Константина не "перемигнулись". И вот такой казус.

Когда на Кавказе стало известно о том, что во взрыве погибла Варя Колесникова, а весь мой дом не получил и царапины, мои враги устрашились и выдали себя. Костька напился пьян, плакал и кричал адъютантам, - "вы подучили меня, а он заговоренный и сколько б ни пытаться, его ни пуля, ни сабля, ни яд не берут". Не знаю, кого он имел в виду. Надеюсь, - Шамиля.

В день смерти брат общался с дружками, опять перепил и у них вышла ссора. Говорят, Костька просил убежища в Царстве Польском, но поляки ему отказали. По пьянке они повздорили, адъютант выстрелил и ранил в руку навылет. Врачи двое суток боролись с кровотечением, но...

Сегодня брешут, что Петер, возглавлявший следствие, сказал врачам, будто Косте лучше умереть от шальной пули, чем в братней петле. Не знаю, что думать. Петер божится, что ни сном, ни духом, но он - жалостливый. Мог и сказать.

Из врагов моих оставался только лишь Царь Польский - Константин Павлович. Он возглавил Восстание в Польше и выказал себя недурным полководцем. По-крайней мере до тех пор, пока я не ввел в бой моих лютеран с их оптическими прицелами, нарезным оружием, да легкими пушками на английских рессорах - Империя ничего не могла с ним поделать. (Но технологическое превосходство моих лютеран сказалось сразу же и для поляков - трагически.)

Тем не менее, - чтоб не терять лишних людей, (а у меня в Прибалтике каждый солдат на счету) я приказал провести спецоперацию. Возглавил ее все тот же - генерал фон Розен, - глава моего "диверсионно-штурмового отряда особого назначения". (Фон Розен хорошо проявил себя сразу после моего ранения при Бородине. Вплоть до моего выздоровления он руководил всеми диверсионно-террористическими операциями Великой Войны и получил за них все свои ордена и медали.)

Царя Польского выкрали прямо из его Ставки, когда он "по нужде" отлучился от своих неизменных охранников. Ежели вам сие интересно, - люди мои сидели в выгребной яме, когда вождь мятежников принялся туда гадить. Они утащили его в пресловутую дырку, а из выгребной ямы был уже прорыт тайный ход. Охранники весьма изумились тому - куда мог деться их Государь, а пока они думали - ребята фон Розена были уже далеко.

Государь наш был в ярости, он метал громы и молнии на старшего брата, и не присутствуй я на их встрече - Константину не миновать дыбы, пытки и казни.

К счастию, я вовремя удержал Государя, сказав:

- "Вам нужны мученики? Мало вам простого Восстания, вам нужен другой Бенкендорф, обезглавленный шведами?! Пфуй, это - глупость. Ежели вы хотите по-настоящему покарать Брата, освободите его тот же час. И - хорошенько обласкайте его. А дальше уж - на все Божья Воля!"

Вы не поверите, - Константин дрался, плевался и прочее, когда мы объявили ему, что Государь пригласил его на обед по случаю Усмирения Польши.

Несчастный урод вырывался у нас и кричал:

- "Убейте меня, переломайте руки и ноги, только не это! Подданные мои решат, что я - Предатель. Пожалейте мою воинскую Судьбу, я хорошо воевал за Россию, я был Начальником Русской Гвардии - убейте ж меня, но не заставляйте вынести сей позор!"

Ему пришлось вколоть дозу морфия и на ужине "в Честь Примирения дома Романовых" Константин бессмысленно сидел, пускал слюни и выглядел совершеннейшим идиотом. Что, в общем-то, от него и - требовалось.

На другой день все газеты на не завоеванной нами еще части Польши вышли с аршинными заголовками: "И этот оказался - Романовым!" "Последний выверт клятого москаля!" и так далее.

Когда несчастный пришел в себя от наркотиков, я сидел у постели его. Кузен мой чуть усмехнулся и хрипло прокаркал:

- "Ты, верно, хочешь предложить мне - то же, что и моему старшему братцу?! Дудки. Либо вам придется заколоть меня вашими снадобьями насмерть, либо... Я смогу все объяснить моей Польше".

Я щелкнул пальцами. За окном стояли десятки осужденных поляков, кои видели, как я наклоняюсь и по-братски целую моего кузена - Константина Павловича.

Константин пытался вскочить, но скрытые веревки держали его, а лица поляков исказились гримасой презренья и бешенства. Ставни захлопнулись, а я, еще раз поцеловав ненаглядного кузена, сказал ему:

- "Нет. В отличие от твоего брата ты - такой же солдат, как и - я. Тебя я не могу замучить Отлученьем от Власти. Поэтому - вот мой тебе Братний Подарок".

Я бросил ему на постель заряженный пистолет. Константин вцепился в него, в глазах его блеснули злорадные огоньки и он прицелился в мою сторону. Я рассмеялся:

- "Ты так и не стал хорошим политиком. Если я не выйду из твоей спальни, завтра же все поляки узнают, что ты Предал их страну ради того, чтоб в меня выстрелить. Они узнают, что ты поставил свою Личную Месть выше интересов их Польши. Ибо лютеране мои сделают за сей выстрел с ними этакое, что все преступления "Рижских Волчиц" будут - цветочки в сравнении с этими ягодками. И весь мир не осудит их за сие, ибо ты убьешь меня после моего Братнего Поцелуя!

Мало того, - Кровь моя падет на нашего Николя. Романов наконец убьет Бенкендорфа и люди мои получат столь долгожданный повод к Восстанию. Ты думаешь, - я ценю свою жизнь выше Свободы и Счастья для родимой Ливонии?! Пфуй...

Нажми ж на курок и - Будь Проклят, а я стану Мучеником..."

Царь Польский уронил пистолет и бессильно заскрежетал своими зубами. Я же добавил, поднимаясь со стула:

- "Я ни разу в жизни не убил никого из моих родственников. Вот и тебя... Ежели что, - ты, как и твой брат, умрешь от чего-нибудь... К примеру - холеры. Обещаю тебе похороны со всеми воинскими почестями, коих ты, несомненно, заслуживаешь".

С этими словами я вышел из спальни моего кузена. Выстрел раздался через десять минут.

Царь Польский умер, заразившись холерою.

Что я могу добавить в завершение моей повести? Однажды я слышал Глас Божий.

Было это в день казни декабрьских бунтовщиков. Я настаивал на высшей мере к упырю Пестелю, призывавшему изничтожить дворянство, как класс, ради неких высоких Идей. Вообразите себе, эта нелюдь была задержана задолго до Мятежа за то, что он своими руками убивал иных заговорщиков в чем-либо несогласных с его личным мнением! Это не идеология, это - клиника, а общество не может позволить себе содержать пауков, пожирающих своих же товарищей. Я не в восторге от их деятельности, но коль уж он убивал своих же - чего ждать нам, грешным?!

Я требовал казни убийце Каховскому, но в отношении остальных оставались вопросы.

Рылеев требовал "убить одиннадцать Романовых, ради жизни целой России". Его осудили, как соучастника и умышленника убийств, ибо именно он вложил пистолеты Якубовичу и Каховскому со словами:

- "Убейте их без слез и без жалости. Убейте их в колыбелях, пока они еще маленькие. Если что - я отвечу за вас".

Суд принял во внимание сии слова и оправдал Якубовича, не решившегося на столь страшное злодеяние, а Рылеева осудил по всей строгости. Но... Он ведь не убивал.

Можно ли осуждать на смерть Муравьева, или Бестужева? Когда взбунтовался Черниговский полк, многие обыватели были убиты до смерти, а женщины подверглись насилиям. Случилось сие в мирное время, а за такие штуки зачинщикам во все времена полагалась петля. Но дело осложнялось тем, что Бестужев с Муравьевым в миг начала бунта были под стражей и волнения начались именно в связи с их арестом!