Только никому не говори. Сборник - Инна Булгакова

Саня замолчал, так ярко представив тот день в слоистом тумане, пышные головки хризантем на лотках, женщину в черном на бульваре…

— А Люба действительно вышла из дому в половине четвертого, как показали свидетели. Но не в ресторан, а в универмаг за углом. Тетя Май, вы обнаружили в ванной на полочке под зеркалом флакон лак для волос «Прелесть». И устроили небольшую сцену…

— Мое главное условие — порядок… — тетка осеклась. — Она бегала в магазин за лаком, что ли?

— Да, у нее кончился. А без этой «Прелести», оказывается, не получится той царственной прически… В общем, Генрих видел в зеркале, как она возвращалась из магазина, но ничего толком не разглядел. Что-то черное у шеи — воротник шубки. А главное — губы в ярко-алой помаде…

Допрос.

— Так кто предложил план убийства — вы или Печерская?

— Я объяснил ей, что не могу заявить на жену в милицию. Она сказала, что отомстит сама. Я придумал план.

— Довольно рискованный, не так ли?

— Да нет… если б не наследничек — шиш бы кто додумался. О нашей связи никто не знал. Разве что Вика…

— Знал Воротынцев?

— Нет. Возможно, догадывался, что у меня кто-то есть. Нина звонила в фирму, правда, очень редко. Три раза я якобы уезжал в командировку и так далее. Уверен, эти мелочи с убийством Вика не связал бы.

— Да уж несомненно. Под вашим крылом компаньону жилось удобно и вольготно. Итак, 12 октября вы передали ключи и пистолет.

— Передал.

— Рассказывайте.

— Она должна была пройти в нашу комнату (предполагалось, что дом пуст). Застрелить, взять деньги, разбросать вещи, словом, создать видимость ограбления. Естественно, она была в перчатках, так что… Ничего не получилось: стечение обстоятельств и натура моей жены. Она — дьявол!

— Наконец-то у вас вырвалось откровенное о ней словечко.

— Таково мое тогдашнее восприятие.

— И нынешнее. Вообще-то я бы сказал: они друг друга стоили. Вы все друг друга стоите. Но не будем отвлекаться.

— Ну что?.. Она сооружала прическу в ванной, когда заметила в окне Нину. А главное: та проверила в сумочке пистолет. Понимаете? Женушка сообразила мигом (научный склад ума, черт подери!). Выскочила в коридор и тихонько заговорила… еще через дверь, Нина не успела отпереть. Она сказала: «Я вам расскажу, где ваш ребенок». И Нина, конечно, попалась — а вдруг! — она хотела верить, что он жив. А ведь я предупреждал: ни в какие переговоры не вступать! Та провела ее в комнату хозяйки, поскольку слышала голоса у нас за стенкой. И попутно отметила, что дверь в чулан слегка приоткрыта и ключ торчит. Понимаете теперь, почему я сказал «дьявол»? Прозвучали фантазии на «детскую» тему, но Нина держала руку в сумочке… и в какое-то мгновенье…

— Ну?

— Она достала пистолет.

Полуденный свет осени скупо освещал портрет над диваном, бесчисленные переплеты, взволнованные лица, перед которыми в тягостном полусумраке восстанавливалась кульминация убийства.

— Она достала из сумочки пистолет, — говорил Саня, — веночек упал на пол. Наверное, по-прежнему она была поглощена мыслями о сыне.

— «Она пришла умереть», — напомнила тетка. — Наш дурак сказал.

— Да, надломилась, инстинкт жизни ослабел… и машинально она допустила непоправимую оплошность: на секунду положила наган на стол и протянула руку за веночком. Этим воспользовалась убийца.

— А почему Любаша ее не застрелила? — спросила Настя шепотом.

— Не рискнула, ни разу не держала в руках оружие. Накинула на шею шнур и сдавила.

— Но ведь какая сила нужна! — поразилась Юля; все говорили вполголоса, будто боясь потревожить души-тени. Тетка (сосредоточенная — и куда только делась ее глухота!) вставила жестко:

— Когда речь идет о собственной шкуре, откуда что берется.

Да, ночной вой организатора — над собственной шкурой, несомненно.

— Тут появился я, — заговорил Саня чуть свободнее, словно миновал какой-то рубеж. — И увидел руки-крылья за креслом… Какая жуткая насмешка! — вдруг рассмеялся. — Любовь ассоциировалась для меня с прекрасными стихами: «крылья узнаю твои, этот священный узор»… О, Господи! «Дивного свиданья» не будет. Я увидел лицо, которое запомнил, конечно, на всю жизнь, и смог сопоставить… там, на кладбище. Догадался, кто убийца, но это потом, а тогда… Ладно. Коротко. Люба увидела меня, услышала мои звонки и стук в дверь. Я исчез. Очевидно, побежал за помощью. Что делать?

— То-то и оно-то, — сказала тетя Май со жгучим недоумением. — Лететь бы отсюда надо сломя голову, а она время тратит — покойницу тащит в чулан.

— Нельзя просто выйти из дому, она понимала, ведь я поблизости. При всей одержимости чувств у Любы рациональный рассудок ученого. Чулан — «царство Анатоля» — не заперт, торчит ключ. Проверила: никого — но философ где-то тут, она однажды наблюдала его махинации с самогоном. Человека, в какой-то степени невменяемого, легко подставить под удар, ведь он-то знал Печерскую. Однако невозможно совершить убийство (без перчаток), не оставив никаких следов. В чулане их сколько угодно. А она сможет выйти из дома свободно и открыто: да, сходила за лаком, да, занималась прической. Нет мотива — муж, трясущийся за собственную шкуру, его скроет. Разумеется, в отпущенные ей мгновенья она не рассуждала так логично. У нее-то сработал инстинкт жизни. Сработал верно: так все и получилось. Забрала из сумки ключи мужа (чтоб никаких связей, никаких подозрений). Сумку протерла, ключи потом выбросила. А главное — она взяла пистолет. Вот уж действительно: «взявши меч…»

— Зачем пистолет? — воскликнула Настя.

— Зачем убийце пистолет? На всякий случай, предстоит борьба за жизнь — это понятно. По дороге она видела вас, тетя Май, и Настю на бульваре, но вы обе были слишком заняты своим. И туман.

— А когда она заметила «мужчину в тумане»? — уточнила Настя. — В свой первый выход или…

— «Мужчины в тумане» не существовало.

Допрос.

— Во сколько Донцова прибыла в «Прагу»?

— Без чего-то пять.

— Какова была ваша реакция?

— Посуду не бил, даже не напился.

— Ну а все же?

— Естественно, я был потрясен, но ничем себя не выдал.

— И что вы предприняли?

Ничего особенного. Отлучился позвонить на Сретенку: никто не отвечает. А когда мы вернулись домой, все было обычно, спокойно. Стало быть, план сорвался, я решил. Утром в субботу, так и не дозвонившись…

— Вы звонили из дома?

— Из телефонной будки на углу. Ну, поехал на Сретенку: ее не было, ее нигде не было. Воскресенье, понедельник… во вторник за мною увязался наследник — и от него я узнал наконец, что случилось.

— От него, а не от жены. Очевидно, вы продолжали лелеять прежний замысел. Но с другим исполнителем, так?

— Ничего я не лелеял. Ненависть перегорела: в сущности, она ведь действовала в порядке самозащиты, не так ли?

— Ни один суд не инкриминировал бы действия Донцовой как самозащиту — и вы это прекрасно понимаете. Что мешало ей просто стащить пистолет со стола и убежать? Ну не с мужчиной же она имела дело! У вас вырвалось словечко: дьявол.

— Тем не менее, я сумел понять ее состояние и простить.

— Кто вы такой, чтобы прощать? Да вы и не простили. Чисто психологически: она задушила любимую вами женщину… Или Печерская была вам безразлична?

— Нину я любил. Кажется, впервые в жизни чувствовал такую нежность и жалость. Как к ребенку. Я и сам будто становился…

— Ребеночком, да? Жалость не помешала вам использовать ее как убийцу.

— Она сама горела. Сама! Впрочем, признаю: это была ошибка.

— Вы страшный человек, Владимир Николаевич. И жену нашли себе под пару. Хищники. Я вот думаю: неужели такие «сверхчеловеки» идут на смену коммунистической формации?

— Хищник, сверхчеловек! Я гуманист, гражданин следователь, и ни при каких условиях не смогу поднять руку на человека.

— Надеюсь доказать обратное: зачем вы пришли к Колесову тайком ночью, а? Ваш язвительный цинизм меня не обманывает. Но вернемся назад. После случившегося вы, конечно, не могли жить с женой.

— Эта проблема уже не стояла: она, видите ли, встретила любовь.

— В каком смысле?

— В самом прямом. Вы не поверите… я тоже сначала не поверил, но факт. Больше всего она тряслась, как бы не узнал наследник. И я видел их лица. Вы б послушали, как он декламировал — с неприкрытым пылом: «Бархатно-черная… да, я узнаю тебя в Серафиме при дивном свиданье, крылья узнаю твои, этот священный узор». Дьявольская ирония! Не Серафима он узнал, а убийцу.

— И жертву одновременно. Вашу жертву. Когда вы нашли у Донцовой пистолет?

— С чего вы взяли? Не находил и не использовал.

Саня смотрел в окно (яблони в низком «слезном» небе, ворона, крыша сарая), а видел утро Покрова и женщину в черных мехах на белейшем чистейшем снегу.