Собрание сочинений. Т.13. Мечта. Человек-зверь - Эмиль Золя

Таким образом, «Человек-зверь» — противоречивое произведение. Золя отдает в нем значительную дань крайностям своей натуралистической теории, и в этом причина художественных просчетов книги; но с другой стороны, в романе схвачены и существенно новые явления действительности.

Выход в свет романа «Человек-зверь» вызвал в буржуазной критике новый взрыв ожесточения и ненависти к Золя. Роман критиковали не только за его действительные недостатки. Многие критики не могли простить Золя крушения своих надежд на то, что после «Мечты» писатель обратится к мистицизму и религии. Нападки на роман были тесно связаны также с начавшейся кампанией против избрания Золя в Академию. Как всегда, злобно критиковал новое произведение Золя Рене Думик («Ревю де Де Монд» — «Revue des Deux Mondes»), который писал, что «эта книга — отвратительная неудобоваримая и претенциозная дребедень, находящаяся вне литературы». К нему присоединился рецензент из газеты «Монд» («Monde»): «Герои Золя — свиньи, скрещенные с тигром». В злобных выпадах против писателя нередко прорывался страх перед той социальной взрывной силой, которая таилась в его романах, несмотря на натуралистическую концепцию некоторых из них. Арман де Понмартен на страницах «Газетт де Франс» («Gazette de France») 23 марта 1890 года с ненавистью заявлял: «Из-за проповеди анархии и духовного порабощения (это всегда синонимы) романы Золя могли бы иметь успех только во время якобинской республики».

Особый интерес представляет высказывание Анатоля Франса. Прошло почти три года после опубликования его резкой статьи против «Земли». Затем Франс неодобрительно встретил попытку Золя писать в идиллическом духе (статья о романе «Мечта»). Но несмотря на принципиальные эстетические разногласия, Франс не мог не оценить большого таланта своего современника, не оценить литературного и общественного значения цикла «Рутон-Маккары». В газете «Тан» («Temps») 9 марта 1890 года, в серии «Диалоги живых», он публикует диалог «Человек-зверь». Судья, философ, академик, критик, инженер, светский человек, профессор, писатель-идеалист и писатель-натуралист, сидя с хозяином дома в курительной комнате, в живой, непринужденной беседе обсуждают новый роман Золя. Критик видит в романе соединение двух разных произведений: поучительного рассказа в духе Жюля Верна о железнодорожном движении — и истории сенсационного преступления; инженер хвалит описание судебного процесса, а судья приходит в восторг от технических железнодорожных терминов; писатель-натуралист обвиняет Золя в измене натурализму, а писатель-идеалист, точку зрения которого, очевидно, разделяет и сам Франс, видит в романе несомненные достоинства: «Когда он превращает машину, управляемую Жаком Лантье, в Лизон, в живое существо, когда он рисует ее во всей красоте жаркой податливой юности, а затем ее же в снежный буран, пораженную тайным и глубоким недугом, как бы ослабевшую от чахотки и, наконец, погибающую насильственной смертью с развороченным нутром и отдающую богу душу, — что ж, по-вашему, и это тоже написал наивный популяризатор завоеваний науки? Нет уж поверьте, это написал поэт. Его огромный и простой талант творит символы. Он порождает новые мифы. Греки создали дриаду. А он создал свою Лизон. Неизвестно еще, какому из этих двух созданий отдать пальму первенства, но оба они бессмертны. Золя — великий лирик нашего времени».

Восхищение образом Лизон встречается во многих отзывах современников Золя. Эдмон Лепелетье писал в «Эко де Пари» («Echo de Paris»):

«Золя, как истинный Пигмалион, оживляет своих Галатей, сделанных из руды, из крепких напитков, текущих по перегонным кубам, из нагромождений овощей и тележек с цветами на рынке. Лизон, машина Жака, наделена душой, у нее есть своя жизнь, свои приключения, она переживает трагический конец…» И Лепелетье добавляет: «Лизон — единственный симпатичный персонаж книги».

Обстоятельный и благожелательный разбор романа «Человек-зверь» сделал Жюль Леметр в газете «Фигаро» («Figaro») 8 марта 1890 года:

«Надо наконец решиться принимать Золя таким, каков он есть. Не может не вызвать уважения его огромное трудолюбие, медленно, но упорно воздвигаемое им колоссальное здание, нагромождение мрачных картин жизни, где все чаще и сильнее блистает его гений…» — и далее: «…он поэт, проникающий в самые темные глубины человеческого существа… его персонажи не столько характеры, сколько одержимые инстинктом существа, которые разговаривают, двигаются и действуют… Под оболочкой, приобретенной человечеством в последние три десятка лет, у его героев бурлят могущественные изначальные силы, более древние, чем сам хаос…»

Золя ответил Леметру благодарственным письмом:

«Я очень польщен и немного даже смущен, дорогой коллега, Вашим отзывом о „Человеке-звере“… Меня особенно обрадовало то, что Вы объяснили мою книгу. Я очень боялся, что ее примут только за плод садистического воображения. Теперь я спокоен: Вы дали верное направление, другие последуют за Вами».

Современная французская прогрессивная критика, уделяющая большое внимание творчеству Золя, относит роман «Человек-зверь» к тем произведениям писателя, в которых чрезмерный интерес к физиологии приглушает социальную тему. «Разве положение железнодорожных рабочих при капитализме не достаточно тяжелое и бесчеловечное, что его следовало еще усугублять неправдоподобным нагромождением преступлений?» — спрашивает Жан Фревиль в своей книге «Золя, сеятель бурь». Он высоко оценивает картину жизни железной дороги, нарисованную писателем в этом романе. «Описание работы, опасностей этой профессии, созданные Золя картины задымленных и содрогающихся от грохота вокзалов, безумно мчащихся поездов, врывающихся в темноту ночи и тишину нолей, — все эти страницы, поразительной правдивости и образности, теряются, к сожалению, в мелодраматической интриге, которая — и в этом извинение Золя — отвечала вкусам публики».

Редактор журнала «Эроп» («l’Europe», 1952, № 82) Пьер Абрагам выделяет ту же сторону романа и добавляет: «Если вы хотите представить себе, от чего зависела участь железнодорожного рабочего до организации профсоюзов, положивших конец безнаказанному произволу, вспомните унизительные визиты Северины Рубо к влиятельным чинам Компании». Абрагам сожалеет, что тема социального положения рабочих только намечена в романе и не получила должного раскрытия.

Интерес к роману «Человек-зверь» возобновился К 1938 году, когда кинорежиссер Жан Ренуар экранизировал роман Золя (с Жаном Габеном в главной роли).

На русском языке «Человек-зверь» появился почти одновременно с французскими изданиями. Уже в конце 1889 года в литературном приложении к еженедельной петербургской газете «Неделя» были опубликованы главы, напечатанные к тому времени в «Жиль Бласе». В 1890 году роман был полностью переведен на русский язык. В 900-х годах в некоторых провинциальных театрах прошла инсценировка романа, сделанная Чигориным; эта малоудачная инсценировка сводилась к совершенно откровенной «жестокой» мелодраме.

Так же как и «Мечта», «Человек-зверь» не вызвал большого интереса у русской публики. Причину художественной слабости романа русская критика видела в ослаблении социальной темы и в увлечения физиологизмом. «„Человек-зверь“ является воплощением идей, взятых из области уголовной антропологии и психофизиологии, где Эмилю Золя тесно», — отмечал критик Л. Оболенский в журнале «Новости» (1892, № 21). И. Матвеев в статье «Атавизм в современном французском романе» («Русский вестник», 1890, № 11) также подвергает резкой критике биологическую концепцию романа: «Центр тяжести и ключ к разъяснению и оценке этого романа надо искать только в уголовной антропологии… в романе игнорируется тот факт, что преступление — результат социальных условий, а не только игра природы… В этой последней книге Золя читателя поражает тяжелый трупный запах мертвечины». Матвеев подчеркивает, что натуралистическая теория приводит к снижению художественных достоинств произведений Золя.

И. А. Бунин в письме к В. В. Пащенко от 28 августа 1890 года отметил противоречивый характер романа «Человек-зверь»: «Прочитал роман Золя. Он произвел на меня очень сильное действие… Отчего же мало писали про него?

Впрочем, мне все-таки непонятен, например, Жак. Ведь „выдумать“ на человека все можно. Потом — как небрежно описано душевное состояние Рубо после убийства. После него, например, почти нет ни одной сцены между Рубо и Севериной, которая характеризовала бы их отношения, чувства поярче. И потом — слишком уж легко у Золя решаются люди на убийство, например, Северина на подговаривание Жака убить Рубо. Неужто в современном человеке живет такой — (не зверь) — а скот? Вообще во многих местах только описания, а не изображения. Но в общем — сильное, тяжелое впечатление. Великий он все-таки писатель!»