"Фантастика 2023-195. Книги 1-17 (СИ) - Горелик Елена Валериевна

– Ну почему ведьмой? – удивился Никита.

– Так ведьмины ж крылья у неё, – объяснил Хвощ. – Такую возьмись учить – себе дороже.

Никита улыбнулся.

– Я думаю, народ топчется на одних и тех же граблях. Как поссорятся, так и выясняют, кто из них козёл. Или другая какая скотина. И холопы, и бояре, и маги. Понимаешь?

– Ну, в общем, да. Знакомая фишка.

– А убедить человека, что он животное, совсем непросто. Это ругань на годы. И после победы ты имеешь удовольствие жить с козой. Оно тебе надо?

Хвощ вкусно отхлебнул чаю, снова закусив пастилкой. Затем кивнул: мол, понимаю, говори. Никита продолжил:

– А ты убеди жену, что она не коза, а принцесса. И будешь жить с принцессой. Это ж благодать! Не жизнь, а сплошная сказка.

Хвощ почесал заплетённую в косички репу:

– Ты, я смотрю, и Маринку в этом убедил. Сказочник.

Никита смущённо потупился.

– Принцесса, твою мать. – Хвощ налил в пиалу свежего чаю. – Дурак ты, Никита, хоть и умный. Какая из Клавки принцесса? Да ты её по пятки золотом осыпь, она как была Клавкой, так Клавкой и останется. Да и не нужна мне никакая принцесса.

Он снова взял себе кусочек розовой пастилы.

– И кого ты убеждаешь, себя или её? Будешь жить с козой, а считать её принцессой. Не. Чем эту хрень городить, так проще зарядить ей в ухо. – Хвощ проглотил очередную пастилку и наконец спросил: – Ты чего хотел-то?

Никита хмыкнул, переходя к делу:

– Понимаешь, проявилась тут одна информация...

В первое утро после полнолуния в Стамбул пришли монахи.

Долгая дорога явно их измотала. Запылённые плащи, усталые движения, осунувшиеся лица. Лишь глаза фанатично сверкали из-под сумеречных капюшонов, да истрепавшийся клубок катился впереди, не отпуская свою цель.

Монахов осталось пятеро. У одного по щеке тянулся свежий шрам.

Клубок вывел их на базар. Далёкий от центра и отнюдь не самый большой. Прохожие не обращали внимания ни на измождённых пилигримов, ни на малый «комочек шерсти», катившийся перед ними. Кто видел котёнка, кто щенка – клубок был укрыт отводящим глаза заклятием.

Солнце, яркие пятна лавок, бесконечные пыль и камень. Здесь совсем не было зелени. Случайное дерево, стиснутое домами, казалось, кричало, растопырив обломанные ветки. На его вершине, нахохлившись, сидела птица.

На входе несколько женщин торговали маслинами, там же сидела и славянского вида бабушка с семечками. Старушка торопливо их лузгала, будто рассчитывая поскорее съесть весь мешок. Далее начинались ряды с фруктами, сладостями, рыбой, лавки с одеждой и прочая суета, на которую монахи, разумеется, не обращали внимания. Проходя мимо хлебных рядов, один из них купил лепёшек.

И вдруг...

Все пятеро остановились, и передний качнул посохом в сторону однорукого пацана.

Муха почувствовал взгляд и оглянулся. Повинуясь его вскрику, обернулись и остальные – Ярослав, Маринка, Ероха, Пихта и Укроп. Монахи, опустив кривые дубинки, молча пошли в атаку.

Обычный шум восточного базара перекинулся криками и визгом.

Кривой посох мелькнул у горла Ярослава. Школяр отшатнулся, дерево не коснулось тела, но что-то как будто ужалило его в кадык. Ярик выгнулся, разрывая руками ворот, и упал навзничь. Хлопнул Мухин пистолет. Пуля ушла в серую дымку, что источали плащи монахов, а вот Ерохина «розочка» надёжно, с проворотом вошла в бок одному из «сумеречных», так что тот, пошатнувшись, упал на колено, выронив посох, встретился взглядом с Ерохой – бродяга, качнувшись назад, сделал контрольный взмах по горлу, и монах повалился навзничь, заливая кровью пытавшегося подняться школяра. Укроп, нелепо взмахнув руками, нарвался сразу на две дубины, выронил длинный кривой нож и упал, царапая ногтями землю. Белая пена пошла у него изо рта. Маринка, визжа, швырнула в нападавших сразу три файербола, ни один из которых не разорвался, кинулась было бежать, но бежать было некуда – глухая стена отделяла их от переулка. Кривая дубина впечаталась ей между лопаток, после чего девушка скособочила шею, закатив глаза, и медленно осела в пыль, бесстыдно оголив ногу. Торговцы падали вниз, закрывая руками головы. Одного, пытавшегося пробежать по лежавшим в тени верблюдам, лягнули так, что турок согнулся, зажимая окровавленные рёбра, и застыл, напоминая зародыш. Второй выстрел нашел свою цель – ближайший к Мухе монах пошатнулся, еле удержавшись на ногах, и был тут же добит Пихтой – разведчик высунулся из-за свисавшего над прилавком куска ткани и воткнул в бок «сумеречному» кинжал вулканического стекла. Жало, обломившись, осталось в ране, а сам Пихта качнулся назад, за своё шёлковое укрытие, в которое тут же впечаталась кривая дубина. Прорезав вспыхнувшую ткань, посох ушёл в никуда – Пихта успел пригнуться, монах со шрамом разочарованно крякнул, тут же, другим концом посоха, подбил ногу Ерохе, бродяга упал к верблюдам, что испуганно плевались во все стороны, а Муху уже полосовали сразу двое, пацанчик пытался уползти, извиваясь, как червяк, и некстати зацепившись крюком за какую-то тряпку. Окровавленный Ярослав катнул туда Маринкин файербол, сломав защитную корку, погасив ладошками чужую удачу, рыжая вспышка разметала всех троих, а сам школяр получил сильнейший удар посохом в затылок. В голове Ярика что-то лопнуло, кровавая пыль под ногами, проворачиваясь, метнулась к глазам – и всё исчезло.

Монах со шрамом скользнул вперёд, пытаясь нашарить взглядом Пихту – разведчик будто растворился в груде тряпок. Двое других, обожженные файерболом, рвали браслет с Мухиного запястья, пацанчик лежал, как изломанная кукла, оплёванный Ероха, не пытаясь встать, сжался под ногами верблюдов, но тут в дело вступила третья сила.

Что-то повелительно крича, размахивая короткими саблями, набегали охранники базара. Их было человек восемь, и монах со шрамом, развернувшись, молча кинулся навстречу. Первый турок, разрубивший вместо монаха пустоту, нарвался на кривую дубину и осел, глядя перед собой мутными глазами, второй было попятился, но тут «сумеречный» странно повёл плечами, будто пытаясь сбросить невидимый рюкзак. Шрам на его лице побелел, а сам монах, покачнувшись, рухнул на землю лицом вниз. Меж его лопаток торчал длинный нож. Метнувший клинок Пихта снова исчез в ворохе тряпок, обожженные файерболом монахи попытались отбиться от наседающих стражников, но это уже было безнадёжно.

– Получается, человек как луковица? Один слой социума накрывает другой, и так до самой сердцевины?

– Именно так, – сказал Фарсал. – Все решения в конечном итоге формируются социумом. Можно сказать, что человек всю жизнь постепенно погружается из логоса природы в логос социальный. Его астрал перерождается.

– Что же тогда наше? – задумалась Ольга. – Если брать человека не как мясную тушу, а как личность, то как же очиститься? Если внутри столько намешано?

– Вы до сих пор не представляете сколько.

– Но можно как-то выдрать из себя все это?

– Зачем?

– А я хочу сам думать, – сказал Тарас. – Не хочу, чтобы что-то внутри влияло на мои решения.

– Астральный кокон не внутри тебя. Он повсюду. Кроме того, биологически чистый человек – существо непривлекательное. Это животное, двуногая обезьяна.

– Но как же быть? Всё равно ведь надо чиститься.

– Техники есть. Можно последовательно убирать всё наносное. Раз за разом, пласт за пластом. Очистить луковицу.

– Так в чем же дело?

– Дело в том, что под этими слоями краски не останется рисунка. Только холст.

Тарас запустил в волосы пятерню и стиснул пальцы.

– То есть весь наш разум...

– Это отражающий сплав различных воздействий социума. Большинство этих воздействий управляющие. Без них личность просто не сложится.

– А как можно воздействовать на все это? – снова вступила в разговор Ольга.

– Вы можете сортировать новые пласты. Отказываться от части информации, не принимать её или сбрасывать. Можете убрать часть прежней информации, как бы переписать программу заново. Но считать, что даже эти решения принимает некто чистенький, незапятнанный, – это иллюзия. Человек есть отражение окружающего мира. Если зеркалу нечего отражать, в нем останется пустота.