Семь смертей Лешего - Андрей Салов

Настя стала популярной дамой полусвета. С ней не прочь были провести время в ресторанах, казино и иных развлекательных местах, многие солидные мужчины. Большие начальники и армейские чины, уставшие от однообразных серых ночей с опостылевшими спутницами жизни. В Насте их привлекала красота и молодость. Все у нее было по размеру и к месту. Великолепная золотая коса и глаза пронзительно василькового цвета, детская наивность и непосредственность.

2.7. Красавица не первой свежести

В безудержном пьяном угаре пролетело несколько лет. Незаметно, в первую очередь для сельской красавицы потускнела, поблекла ее красота. Золотая коса уже давно перестала быть таковой, приобретя грязно-русый цвет. Ее глаза, от постоянного пьянств и ведения ночного образа жизни, поблекли и из пронзительно голубых, превратились в грязно-серые. Исчезли из них и детская непосредственность, и кажущаяся наивность, так привлекающие солидных мужчин, уступив место холодному расчету. Ее формы поблекли и подувяли, после нескольких лет разгульной жизни. Лицо немного обрюзгло, на нем появились первые морщинки. Некогда роскошные груди, упрямо выпирающие вперед, затасканные временем и бесчисленным множеством тискавших их мужчин, стали вялыми и обвисшими, и не вызывали более, безудержного восторга в глазах мужчин. Ее походка, из легкой и упругой превратилась в разваленную. Пальцы пожелтели от сигаретного дыма.

Она не утратила окончательно былой привлекательности, как и прежде, пользовалась у мужчин спросом, но это уже было не то, по сравнению с прошлым. Ей звонили все реже, и гораздо реже приглашали на ночные свидания в рестораны и казино. Завсегдатаи злачных мест, нуждались в новой, молодой и свежей плоти для удовлетворения похоти. Настя незаметно для самой себя, потеряла былую привлекательность. И хотя она по-прежнему могла часами крутиться перед зеркалом, любуясь роскошными формами, это уже были не те формы, что вскружили голову столичному чиновнику, несколько лет назад. Она потеряла былую красоту, отойдя на второй план среди столичных дам полусвета.

Все реже приглашали ее для ночных забав. Все чаще ей приходилось ложиться спать одной, далеко за полночь. И вместо упоительного секса, довольствоваться лишь воспоминаниями, которые не могли унять требующее свое, междуножие.

Вместе с одинокими ночами пришли проблемы иного рода, которых она не знала на протяжении многих лет. Проблемы финансового плана. Если в былые времена, они кидала, не считая купюры с портретом вождя прямиком в тумбочку, тратя деньги исключительно на коньяк и шоколад, никогда не интересуясь, сколько их осталось, то теперь все обстояло несколько иначе. Она вдруг, с превеликим удивлением узнала, что деньги имеют тенденцию заканчиваться. И что запасы денежных знаков с портретом вождя, нужно время от времени пополнять, чтобы поддерживать на должном уровне, ставшее привычное существование.

Можно было, конечно, вернуться в родное Шишигино, из которого ее вывез несколько лет назад, пленивший сердце и разум, столичный чиновник. Но что ее ждет там? Серость и унылость будней, каждодневный рабский труд за кусок хлеба, да шматок колбасы к празднику. Работа в грязи и навозе, крутить коровам хвосты да дергать за сиськи, в погоне за молочным рекордом. А еще огромный сельский дом, лишенный элементарных удобств, для содержания которого в приличном состоянии, нужно пахать с утра и до вечера. Ей придется натруждать нежные, ухоженные руки, за минувшие годы, позабывшие тяжесть большую, нежели бокал вина, или стакан коньяк.

К этому деревенскому великолепию добавится вечно пьяный и вонючий муж-алкоголик, с одной-единственной жизненной заботой, где и на что опохмелиться. И это вечно пьяное и грязное ничтожество, ей придется обхаживать всю жизнь. Готовить, обстирывать, убирать за ним грязь. А когда он, сытый и пьяный пожелает обратить внимание на затюканную работой и бытом жену, раздвигать перед ним ноги. И ощущать на себе его грузное тело, разящее перегаром и чесноком, дергающееся пару-тройку минут. Затем, удовлетворив похоть, вонючее тело, именуемое мужем, не сказав ни слова, отвалит в сторону. И уже спустя минуту, его громкий храп начнет сотрясать стены спальни, отравляя воздух сивушным перегаром.

От одной только мысли о том, что ждет ее в деревне, если она вдруг надумает туда вернуться, ее передергивало. Рука непроизвольно тянулась к стакану, на четверть заполненному коньяком, к которому она прикипела душой и сердцем. Такую выпивку, она могла употреблять только здесь, в столице. В деревне, ей пришлось бы довольствоваться дешевой водкой из местного сельпо, да дрянным шампанским, завозимым туда по праздникам. А то и вовсе скатиться до употребления вонючего самогона. И тому две причины: хроническое отсутствие в деревне денег, и наличие мужа-алкоголика, который все равно пропьет деньги, если их и занесет каким-нибудь ветром в избу.

Но какими бы алкоголиками не были Шишигинские мужики, здоровье они имели отменное. Тех редких минут, что они уделяли своим бабам в перерывах между пьянками, вполне хватало для того, чтобы обзавестись выводком вечно грязных, орущих и сопливых детишек. За ними тоже, как и за беспутным мужем, нужно убирать, их надо мыть, кормить, обстирывать.

В шишигинских семьях, всегда было много детей. Здешние жители не ограничивали себя никогда в их количестве. Не использовали модных, распространенных в столице, и других крупных городах резиновых штучек, а также лекарств, делающих женщин не способными к зачатию. Они воспринимали детей как богом данную данность. И если в семье есть возможность прокормить одного ребенка, то найдется возможность прокормить и целый выводок в десяток голов.

Места в Шишигино раздольные и сытые, еды хватало на любую, даже самую многочисленную семью, если он не состояла сплошь из запойных алкоголиков. Но даже те личности, что не желали работать ни на себя, или на барина, или на какую другую власть, плодились и размножались. Ибо на помойке, откуда в основном и происходил их рацион, всегда было полно недоеденных кусков, с радостью поглощаемых непритязательными личностями. Любой шишигинский мужик, даже конченый трутень и алкоголик, мог легко поставить в лесу силок на зайца, либо сеть, или морду на речную живность. Таким образом подкормить семью, чуть более грязную, многочисленную и непутевую, нежели прочие деревенские семьи.

Люди издавна жили большими семьями, не видя в том ничего странного, а тем более предрассудительного. Более того, для них были непонятны семьи с двумя-тремя детьми, а тем более те, где ограничивались всего одним ребенком, или вовсе обходились без таковых.