Франкенштейн. Подлинная история знаменитого пари - Перси Биши Шелли

И над нашим путем, погасая, сверкает.

(«О смерти». Перси Биши Шелли. Перевод К. Бальмонта)

[Хоппнеры] самые приятные люди, каких я встречал. Представь себе, что они отложили свою увеселительную поездку, чтобы заняться нашим делом, – и все это так деликатно и незаметно! Они очень привязаны друг к другу, у них есть милый мальчик, семи месяцев. Мистер Хоппнер отлично пишет красками: поездка, которую он сейчас отложил, имела целью Юлианские Альпы, недалеко отсюда, чтобы делать там наброски для картин, которыми он займется зимой. У него всего лишь две недели свободного времени, а он посвятил из них два дня чужим людям, которых впервые видит. У миссис Хоппнер светло-карие глаза и милое лицо – как у тебя, Мэри. [Пропуск, так как часть листа оторвана] …а это ему, несомненно, повредит.

Сейчас мне надо спешить, иду к банкиру, чтобы взять денег тебе на дорогу; вышлю их во Флоренцию, на почтамт. Пожалуйста, немедленно приезжай в Эсте, где я, Клер и Элиза будем с нетерпением тебя ждать. Начни укладывать вещи, как только получишь это письмо; следующий день можешь тоже употребить на это. А затем вставай в четыре часа и поезжай почтовой каретой до Лукки; ты приедешь туда в шесть. Там найми веттурино до Флоренции, чтобы приехать в тот же вечер. От Флоренции до Эсте три дня пути, если с веттурино, и едва ли будет быстрее почтовой каретой. Пусть Паоло428 находит тебе хорошие гостиницы; нам попадались очень плохие; в Болонье только не «Tre Mori», perche sono cose inespressibili nel letto429. Не думаю, чтобы тебе это удалось, однако попытайся доехать из Флоренции до Болоньи за один день. Только не почтовой каретой, она не намного быстрее, а очень дорога. Я был вынужден все это решать без тебя, думал, как лучше, а ты, моя любимая Мэри, приезжай скорее побранить меня, если я придумал плохо, и поцеловать, если удачно, а сам я не знаю, это покажет опыт. По крайней мере мы избавлены от хлопотливых официальных представлений и познакомились с дамой430, которая так добра, красива и ангельски кротка, что, будь она более образованна, была бы вылитая Мэри. Но образования ей не хватает. Глаза у нее – словно отражения твоих. И держится как ты – когда ты кого-нибудь хорошо знаешь и любишь.

Знаешь, любимая, как писалось это письмо? Урывками, ежеминутно прерываемое. Сейчас прибыла гондола, чтобы отвезти меня к банкиру. Эсте – маленький город, найти квартиру там легко. Я отсчитаю четыре дня, пока дойдет мое письмо, один день на сборы, четыре на дорогу сюда. Через девять-десять дней мы увидимся.

К отправке почты я опоздал, но пошлю нарочного вдогонку.

Прилагаю чек на пятьдесят фунтов. Если бы ты знала все, что пришлось проделать!

Любимая, будь здорова, будь счастлива, приезжай ко мне и положись на твоего верного и любящего

П. Б. Ш.

[P. S.] Поцелуй за меня голубоглазых малюток и не давай Вильяму забыть меня. Ка не может меня помнить.

Клер Клермонт

Венеция, пятница, 25 сентября 1818

Милая Клер!

Мы приехали в Венецию вчера, 24 сентября, около пяти часов. Наша малютка стала слабеть431, у нее начались судорожные подергивания рта и глаз, что заставило меня искать врача. По дороге от Фузины в гостиницу ей стало хуже. Я оставил ее и тотчас же отправился в гондоле за доктором Алиетти. Его не оказалось дома. Вернувшись, я застал Мэри в вестибюле гостиницы; она была в страшном горе.

Появились более опасные симптомы. Прибыл другой врач. Он сказал мне, что надежды нет. Час спустя – как мне сказать тебе – она умерла – молча, без мучений. Мы уже похоронили ее.

Хоппнеры немедленно приехали и взяли нас к себе; эту любезность я не решился бы принять, если бы неожиданный удар не поверг Мэри в полное отчаяние.

Сегодня ей лучше.

Я послал сказать Альбе, что не могу с ним сегодня увидеться – разве только он приедет к нам. Мэри хочет попытаться уговорить его, чтобы он дал Аллегре побыть с тобой.

Все это ужасно – не правда ли? И, однако, надо терпеть [одна строка вымарана] – Но прежде всего, дорогая, береги себя.

Твой любящий друг

П. Б. Ш.

Томасу Лаву Пикоку

Эсте, 8 октября 1818

Дорогой Пикок!

Я не писал Вам, кажется, шесть недель. Я много раз собирался и чувствовал, что многое надо Вам сказать. У нас не было недостатка в печальных событиях; в их числе – смерть моей маленькой дочери. Она умерла от болезни, обычной в здешнем климате. У всех нас очень скверно на душе, а у меня к тому же скверно и со здоровьем. Но я намерен скоро поправиться – нет такого недуга, телесного или душевного, которого нельзя одолеть – если он не одолел нас.

Мы уехали из Баньи-ди-Лукка, кажется, на другой день после моего письма к Вам432 и отправились в Венецию – отчасти чтобы осмотреть этот город, а отчасти чтобы маленькая Альба могла провести месяц-другой с Клер, прежде чем мы поедем в Рим и Неаполь. Там мы свели приятнейшее знакомство с мистером и миссис Хоппнер; он – англичанин, она – швейцарка, и хотя не слишком образованна, зато свободна от предрассудков, в самом лучшем смысле этих слов. Их любезность очень скрасила наше недолгое пребывание в Венеции. Мы – т. е. Мэри и я – увиделись с лордом Байроном и едва его узнали, так он переменился, – более бодрого и счастливого человека мне не случалось видеть. Он мне прочел I песнь своего «Дон Жуана» – поэмы в стиле «Беппо», но несравненно лучше, с посвящением Саути433 в десяти или двенадцати строфах; не сатира, а полынь пополам с ярь-медянкой. Негодяй будет корчиться под ее ударами.

Венеция изумительно красива. Вид с лагуны на город, протянувшийся над синей водой длинной цепью сверкающих куполов и башен, представляет собой один из великолепнейших архитектурных миражей. Он словно встает из волн – да так оно и есть. Его безмолвные улицы вымощены водою: слышны только всплески весел и иногда – ругань гондольеров (песен из Тассо я от них что-то не слыхал). Сами гондолы выглядят чрезвычайно романтично и живописно; их можно сравнить только с бабочками, которые вместо коконов вышли из гробов. Они задрапированы черным, покрашены в черный цвет и устланы серыми коврами; нос и корма загнуты кверху, а на носу – что-то вроде