Невидимые знаки - Пэппер Винтерс

взбунтуется, но развернувшись она умчалась прочь, унося с собой Кокос.

Отлично.

В добрый путь.

Если они не верили в чудо, им здесь не место.

С Гэлом все будет хорошо.

Вот увидите.

Все это увидят.

Он не имеет права покидать меня.

Именно тогда из глаз потекли слезы. Нежданные и нежеланные, полились по моим щекам, несмотря на испытываемую ярость по поводу их появления.

Гэллоуэй застонал, потянувшись ко мне.

Я прижалась к нему, положив голову ему на грудь, слушая, как колотится его зараженное сердце... делая все возможное, чтобы он прожил еще немного.

— Эстель, мне нужно тебе кое-что сказать. Мне нужно, чтобы ты отпустила мои грехи. Ты сделаешь это?

Я только кивнула и крепче прижалась к нему, хныча и всхлипывая, обливая его перегретое тело своими слишком горячими слезами.

Ему потребовалось время, чтобы сформировать предложение, обдумать нужные слова, потому что это был последний разговор. Наш с ним последний разговор.

Я знала это.

Он это знал.

Весь проклятый мир знал это.

Смерть витала в воздухе, когда моя единственная и настоящая любовь, муж и отец моей дочери, собирался с силами, чтобы облегчить душу.

— Я-я убил человека.

Скорее выдохнул, чем сказал он; его признание было едва слышно. Но его слова просочились в мою грудь, впитываясь, словно масло, как кислое молоко, перебродившие сливки, меня замутило, я хотела притвориться, что он хороший, трудолюбивый человек, которому я отдала свое сердце.

Но я не могла так с ним поступить.

Я не могла задавать вопросы или требовать ответов.

Я могла только слушать и прощать, чтобы перед смертью он мог облегчить душу и, надеюсь, найти рай после страха перед адом.

— Хотел бы я сказать, что это был несчастный случай. Хотел бы придумать сказку о загубленной жизни мальчика, который совершил ужасную ошибку. Но не могу. — Он шумно вдохнул. — Не могу лгать тебе, как лгал себе на протяжении многих лет. Я добровольно купил незарегистрированный пистолет. Доехал на поезде до его дома. Постучал в его дверь. Избил его за то, что он сделал с моей матерью, отцом, со мной. А потом... когда он раскаялся в своих преступлениях, я застрелил его.

Нет, нет, нет.

— Это нормально, нормально, все нормально.

— Это не нормально. В убийстве нет ничего нормального. И я думаю, что оказал миру услугу. Он был убийцей, Стел. Поверь. Его грехи были намного страшнее, чем мои. Я не мог спасти пациентов, которых он уничтожил, но я мог спасти другие семьи. Он не сможет больше никому причинить вред, и я готов ответить за это.

Нет, нет, нет.

— Я прощаю тебя. И считаю, что ты достаточно заплатил за свои грехи, Гэллоуэй.

Он поцеловал меня пылающими губами.

— Только ты можешь так слепо доверять мне, Стел. Только ты могла забыть о тюремном заключении и преступном прошлом и увидеть что-то хорошее во мне.

Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

— Ты хороший Гэл. Очень, очень, очень хороший.

— Я люблю тебя, Эстель.

— Гэл...

— Скажи, что ты тоже любишь меня.

Не хочу.

Но должна.

Но что-то мешало мне.

Словно эти три маленьких слова остановят его сердце. Как будто он цеплялся за жизнь только, чтобы услышать их. Было ли это неправильно с моей стороны — хотеть того, чтобы он продолжал страдать, чтобы мне никогда не пришлось с ним прощаться?

Да, это было неправильно.

Не отпускать его

Ты любишь его.

Скажи.

Он заслужил услышать это перед смертью.

Я села.

Пристально посмотрела ему в глаза.

Разомкнула губы.

А затем крик Пиппы разорвал все в клочья.

БОЛЬ.

Другого способа описать это не существует.

Я умираю.

Нет смысла отрицать.

Мои пальцы — террористы, рука — враг, а тело — убийца.

Я делал это с другими.

А сейчас со мной это делало мое собственное тело.

Я умираю.

Не знаю, почему я так думал, но это правда.

Я практически ушел.

Кровь и кости превращаются в фантом и призрак.

Несколько дней я собирался с силами, делая все возможное, чтобы бороться с тяжелым, тяжелым недугом. Но теперь... теперь у меня не осталось сил, и каким-то образом я понимал, что у меня остались считанные часы, а может быть, и минуты.

Я исповедался перед Эстель.

Это был последний прилив сил.

Я сохранил его.

Хранил его в тайне.

Не желая упустить свой единственный шанс на освобождение.

Я думал, что буду злее. Более напуганным. Более обиженным, что после столь длительного несчастья мне приходится покидать этот мир гораздо раньше, чем я хотел.

На самом деле я испытывал все это.

Мне было ненавистно оставлять Эстель.

Я злился, что подвожу ее.

Мне была ненавистна мысль о том, что она останется на острове, и некому будет взвалить на свои плечи это бремя и обнимать ее по ночам.

Не будет никакого путешествия.

Никакого возвращения в общество.

По крайней мере, для меня.

Мое время вышло.

Мне не нравилось, что наше прощание было таким отвратительным, но у меня не было выбора, кроме как попрощаться.

Крик Пиппы раздался снова, прорвавшись сквозь наше печальное прощание.

Заплаканные глаза Эстель вспыхнули от нерешительности, раздираемые любовью.

Я попытался пошевелиться, чтобы найти Пиппу и причину ее страданий, но мое тело больше не повиновалось моим приказам. Теперь оно было во власти нового хозяина. Смерти.

Мое бешено колотящееся сердце (дымящееся от инфекции) заколотилось быстрее.

— Она в беде. Ты должна пойти к ней.

Эстель стиснула зубы, ее душа разрывалась между криком Пиппы и моим неминуемым уходом.

В конце концов, мы бы не умерли в один день.

Но я буду ждать ее.

Я бы ждал целую вечность, ради возможности снова поцеловать ее.

— Эстель...

Она всхлипнула, гнев смешался с горем.

— Не заставляй меня выбирать, Гэллоуэй. Не. Заставляй. Меня. Выбирать.

Моя грудь раскололась.

Какая несправедливая ситуация. Приходится делать выбор. Приходится решать, кто заслуживает утешения, когда ты сам больше всего нуждаешься в утешении.

Волна жара окатила мое и без того пылающее тело.

— Иди, детка. Ты должна.

Детка.

Я никогда не использовал прозвища. Я ненавидел все формы нежности, которые можно было перенести на другого. Но в данном случае это было к месту. Потому что на этот раз я наделил простое слово всей магией любви.

В тот момент, когда назвал ее деткой.

На самом деле я говорил, что люблю ее.

Очень, очень сильно.

Она была матерью моего ребенка.