Нечистая сила - Валентин Пикуль

– Опять черный лотос? – спросил с надеждой.

– Сегодня габырь, – отвечал Бадмаев.

В клинике посиживал неприкаянный Курлов, кляня свою судьбу, которая издевалась над ним: даст власть и тут же отнимет.

– Паша, – сказал ему Протопопов, – когда я взлечу высоко, я сделаю тебя своим главным заместителем.

Курлов с усмешкой глянул и ответил дружески:

– Слушай, Сашка, когда ты у меня поумнеешь?..

Между прочим, Протопопов узнавал от Родзянки все, с чем он идет на доклад к царю, и сообщал об этом Степану Белецкому!

Штюрмер в «навьи чары» не верил. Он верил в чары Гришки Распутина и его любовницы – фрейлины Лидии Никитиной, дочери коменданта Петропавловской крепости. С портретов тех времен на меня глядит стройная молодая стерва в благородном костюме сестры милосердия. Фредерикс недавно запретил ей появляться при дворе. Причин тут две. Первая – она красила губы (чего порядочные женщины тогда не делали); вторая – это бешеная эротомания Никитиной, которая становилась как сумасшедшая, если видела мужчину, будь то даже арап, отворяющий царские двери. Распутин справедливо называл Лидочку сучкой, и на этом веском основании она пользовалась особым его доверием… Конечно, средь петербуржцев не было любителей совершать моцион внутри Петропавловской крепости, и потому ночные набеги Штюрмера на русскую Бастилию, где жила фрейлина Никитина, были мало кем замечены. Между ними установились удивительно прочные отношения, и только возраст Штюрмера не позволял думать, что их отношения были интимными.

Чего они хотели – старый бес и молодая чертовка?

По ночам в крепость приезжал и сам Распутин, обутый в высокие валенки сибирского крестьянина, он пил комендантский чай, истреблял сухари и баранки. Никитина была посредницей между ним и Штюрмером, а где-то в потемках зимней ночи вращались шестеренки машины, которую двигали Питирим и Манасевич-Мануйлов… Каша! Штюрмер, набивая себе цену, не забывал напомнить Гришке, что его руки в бархатных перчатках, но они железные: задушат любого! На деле он был вроде футляра, в котором затаился дремотный обыватель, жаждущий на старости лет выгод и почестей. Именно здесь, в каменной цитадели великороссийского мученичества, Распутин строго-настрого нашпынял Штюрмера:

– Гляди, старикашка! Чтоб без меня не прыгать…

По-иезуитски расчетливо и подло Штюрмер зачастил в гости к старикам Горемыкиным, чтобы у премьера не возникло никаких подозрений. Там он обмасливал любезностями старую мадам Горемыкину, подавал ночные тапочки старику премьеру и вообще был «друг семьи». От Горемыкиных Штюрмер ехал на Бассейную – к актрисе Лерме-Орловой, где обмусоливал будущее России с педерастом Осипенкой, который от величия раздулся, как пузырь, и брал уже не меньше чем тысячу рублей. К этому хочу прибавить, что фрейлина Никитина часто бывала на Конюшенной, в доме Штюрмера, и там женщина рылась в его бумагах, делая из них выписки, что-то сличала и куда-то все передавала… Куда? Можно только догадываться, что она следила за деятельностью Манасевича-Мануйлова… Зачем? А сам Манасевич, как агент Белецкого, следил за фрейлиной Никитиной… С какой целью? Распутин стоял на страже Лидочки Никитиной, а Манасевич был охраняем самой Вырубовой, в доверие к которой вошел прочно, и это было не очень-то приятно Распутину, тем более что Ванечка отчего-то побаивался Никитиной… На даче Вырубовой в Царском Селе однажды случайно столкнулись Степан Белецкий и Никитина; при этом они оба испытали страшную неловкость… Отчего? В запутанном клубке прибавились еще две подозрительные нити. Но мертвые молчат, и мы никогда не узнаем хитроумной подоплеки тех «навьих чар», под влиянием которых находились эти люди и людишки, решавшие судьбы России вкривь и вкось, как им хотелось бы… Я пишу это, а сам думаю: «Неужели они сами-то не запутывались в этой вермишели?» Нет, выкарабкивались. Наверное, им, паразитам, такая работа даже нравилась…

«Навьи чары» мадам Сухомлиновой уже ни на кого не действовали в той мере, в какой они были испепеляющи в ту пору, когда она звалась штучкой или госпожой министершей. Что делать? Так всегда: пока мы счастливы и богаты, не знаешь, куда гостей рассадить, а стоит хрустнуть судьбе – калачом не заманишь. Екатерина Викторовна стойко и мужественно трудилась на санитарном складе, который оборудовала в своей квартире. Ее по-прежнему окружали дамы-добровольцы, и экс-министерше не раз приходилось платить фоторепортерам, чтобы снимками в газетах напомнить русскому читателю о своем бодром существовании… Да! Пусть знают все – девиз ее жизни прежний: «Все для фронта, все для победы!» Эти снимки поучительны для истории: в обществе петербургских дам, занятых работой, Екатерина Викторовна (скромная белая блузочка, длинная черная юбка) всегда занимает центральное место, вроде генерала в штабе… Иногда в мастерскую по обслуживанию госпиталей бинтами и ватой спускался в короткой тужурке сильно поблекший муженек, надтреснуто провозглашая:

– Побольше допинга, мои дамы! Вижу, что работа у вас кипит и… до победы недалеко. Катенька, – обращался он к жене уже на пониженных тонах, – а когда же мы будем обедать?

– Ты же сам видишь – у меня нет свободной минуты…

А комиссия по расследованию преступной халатности Сухомлинова работала, росли горы бухгалтерских отчетов и доносов. Показания против Сухомлинова (самые оскорбительные для него) дала Червинская, знавшая всю подноготную министра как родственница его жены. Беспощадно топил бывшего министра и Побирушка…

Сухомлинов как-то сказал супруге:

– Вот, Катенька, учись видеть жизнь без розовых очков. Господин Манташев – друг нашей семьи, а… где он теперь?

Екатерина Викторовна промолчала; за последнее время молодая женщина раздалась вширь, узкая юбка мешала при ходьбе, прошлогодние блузки стали уже тесны для располневшей груди.

– Скажи, – резко спросила она, – ты как рыцарь способен сделать что-либо, чтобы мое имя не трепали рядом с твоим?

– Мне это больно, поверь. Но мы, Катенька, сами и виноваты, что все эти годы вокруг нас кружилась разная мошкара…

Следствие подходило к концу, и Сухомлинову становилось страшно при мысли, что его могут лишить права ношения мундира.

– Столько лет служил… Неужто все прахом?

– Но ведь от того, что ты плачешь, ничто не исправится, – внушала жена. – Надобно изыскивать способы.

– Какие?

– Ах, боже мой! Сними трубку телефона и скажи: «Григорий Ефимыч, здравствуйте, это я – генерал от кавалерии Сухомлинов!»

– Нет, нет, нет, – торопливо отказался старик. – За все время службы я всячески избегал общения с этой мразью.

– Неужели Побирушка или Червинская не мразь? Однако ты сидел с ними за одним столом. А чем Распутин хуже их?

– Я не могу, – покраснев, отвечал муж.

– Не можешь? Ну, так я смогу…

Твердым голосом она назвала барышне номер распутинского телефона – 646-46 (видно, узнала его заранее). На другом конце провода трубку снял сам Распутин.

– Ну? – спросил сонным голосом. – Чево надо-то?

– Григорий Ефимович, здравствуйте, – сказала Екатерина Викторовна, – это я, госпожа Сухомлинова… министерша.

Распутин долго-долго молчал, ошарашенный.

– Вот вить как бывает! Ране-то, покеда муженек твой в министерах бегал, ты от меня нос воротила на сторону. Конечно, я тебе не дурак Манташев, тряпок не стал бы тебе покупать. Гордые вы! Видать, приспичило, язва, что до меня звонишься?

В гостиную от телефона она вернулась плачущей.

– Катенька, он тебя оскорбил, этот изверг?

– Хуже – он повесил трубку…

Сухомлинов искренно страдал, качаясь над столом.

– Какой позор… до чего я дожил!

Но это еще не позор. Весь позор впереди. Под лампою абажура жирно лоснилась его гладкая большая голова.

5. Мои любимые дохлые кошки

Распутин, скучая, завел граммофон и, поставив на круг пластинку с бразильским танго, задумчиво расчесывал бороду. Под жгучие всплески нездешней музыки отворилась дверь в его спальню – на пороге стояла… мадам Сухомлинова. Я бы ее сейчас не узнал. Она была в блеске красоты и женского здоровья. Оделась с вызывающим шиком. Напялила все лучшее, что нашла в гардеробе. Подвела брови… Распутин в полной мере оценил ее женскую храбрость.

– Чего ты хочешь? – спросил без приветствия.

– Избавьте мужа… от позора.

Танго закончилось, пластинка, шипя, бегала по кругу.

– Раздевайся, – велел Распутин.

– Как раздеваться? – пролепетала она.

– А так… быдто ты в баньку пришла.

Закрывая локтями груди, мелко переступая длинными ногами по лоскутному половику, вся зябко вздрагивая, она пошла на постель. В этой постели предстояло разрешить первый юридический казус. За шесть лет правления военным министерством Сухомлинов получил от казны жалованья двести семьдесят тысяч рублей, а сейчас в банке на его имя лежали семьсот две тысячи двести тридцать семь рублей. Откуда они взялись – в этом Сухомлинов не мог дать отчета следователям, ссылаясь на свою бережливость. Распутин обещал Екатерине Викторовне разобраться в «фунансах» ее мужа. Но со своей протекцией не спешил по той причине, что он… влюбился. Историкам известно его признание: «Только две бабы в мире украли мое сердце – это Вырубова и Сухомлинова».