Память сердца - Александр Константинович Лаптев

обычным столом, накрытым красным сукном, сидело трое военных. Чуть в стороне, за отдельным столиком сидела секретарша. Она что-то писала в бумагах и даже не посмотрела на вошедшего.

Председательствующий взял со стола следственное дело и стал листать с равнодушным видом. Дело было тоненькое, не больше десяти страниц. Дойдя до последней и прочитав обвинительное заключение следователя, председатель поднял голову и спросил равнодушно:

– Петров Пётр Поликарпович, девяносто второго года рождения?

– Да, это я.

– Признаёте себя виновным в инкриминируемых вам деяниях?

– Никак нет, не признаю. – Пётр Поликарпович глухо кашлянул. – Я там написал своё просьбу. Прошу отправить меня на передовую, буду защищать социалистическую родину от фашистов.

Председатель внимательно посмотрел ему в лицо, и оба военных тоже посмотрели. Даже секретарша оторвалась от своих бумаг и как-то сбоку глянула на подсудимого.

Председатель повёл головой вправо-влево, потом молвил деревянным голосом:

– Как же мы можем вам верить, если вы уже совершили побег из лагеря? Вы и с передовой точно так же убежите. Красной армии не нужны перебежчики.

– Я не перебежчик! – тут же возразил Пётр Поликарпович. – Я воевал за советскую власть в Гражданскую, имею наградное оружие. Я и теперь могу принести пользу. Прошу поверить мне. Клянусь всем, что мне дорого, я оправдаю ваше доверие, кровью смою позор и заслужу прощение!

На лицах военных показались кривые улыбочки, только секретарша не улыбалась, уткнулась в свои бумаги.

– Вы нам вот что скажите, – снова спросил председатель. – Вы не отрицаете сам факт побега?

– Нет, не отрицаю. Побег был, но это было ещё до объявления войны…

– Хорошо-хорошо, – перебил председатель. – А факт хищения орудий производства признаёте?

– Я взял с собой нож, которым работал, а мой товарищ – топор. Нельзя же в тайге без оружия. Там медведи ходят. И вообще…

– Понятно, – кивнул председатель. – А зачем вы направлялись в Усть-Омчуг? Если следовать вашей логике, вы должны были направиться в Магадан, поближе к порту.

Пётр Поликарпович задумался. Он не совсем понял, почему они должны были идти в Магадан за двести километров, но переспрашивать не стал.

– Мы как узнали, что война началась, так сразу решили сдаться. Увидели машину и вышли на трассу. Ведь мы же сами сдались.

– Вот как? А в деле сказано, что вы были задержаны на сто шестьдесят первом километре Тенькинской трассы. Вот, страница восьмая, тут и докладная есть за подписью капитана Ахметшина и лейтенанта Черниговского. Кому же я должен верить?

Пётр Поликарпович понурил голову.

– Я говорю правду.

Председатель поочерёдно посмотрел на заседателей, сидевших слева и справа от него.

– Какие будут вопросы?

– Да какие там вопросы, – отмахнулся один.

– Всё ясно, – молвил второй.

Председатель снова посмотрел на Петра Поликарповича.

– Можете идти. Решение вам объявят.

Пётр Поликарпович с беспокойством оглянулся.

– Но как же? Почему не сейчас?

– Мы после рассмотрим. Таков порядок.

К нему уже приближался конвоир. Не дожидаясь, когда он возьмёт его за плечо, Пётр Поликарпович повернулся и пошёл к двери.

Когда он вышел в коридор, заметил сбоку Николая, его подняли со скамьи и повели в зал заседания. Пётр Поликарпович кивнул ему, желая приободрить. Но тот вряд ли его понял. Лицо его было нахмурено, взгляд сосредоточен. Как видно, он не ждал от трибунала ничего хорошего.

Два часа спустя, когда Пётр Поликарпович и Николай были уже в своей камере, дверь распахнулась и на пороге показался конвоир, в руках у него были две бумажки.

– Вот, держите, – произнёс с угрюмым видом.

Пётр Поликарпович и Николай одновременно поднялись.

– Это что? – спросил Пётр Поликарпович прерывающимся голосом.

– Выписки из приговора. Велели вам передать. Ну что, будете брать?

Николай опомнился первый, шагнул к конвоиру и взял у него две бумажки, каждая из которых была размером в пол-листа ученической тетради. Подал одну Петру Поликарповичу, вторую стал жадно читать.

Пётр Поликарпович поднёс листок к глазам.

На желтоватой бумаге в синюю клетку был отпечатан текст – едва различимая третья копия, отпечатанная через копирку. Текст гласил:

«Выписка из приговора выездной сессии

Военного трибунала войск НКВД ИТЛ Дальстроя

от 26 августа 1941 г. по делу № 059

Материалами предварительного и судебного следствия установлено, что подсудимый Петров Пётр Поликарпович, будучи враждебно настроенным к советской власти, работая на обогатительной фабрике № 6 ТПГУ, откуда в целях сознательного уклонения от исполнения установленного режима в ИТЛ НКВД и с целью отказов от работ для умышленного ослабления деятельности Дальстроя, совершил групповой побег 31 мая 1941 года. Во время пребывания на обогатительной фабрике работал плохо, настроен антисоветски. Принятыми мерами розыска 26 июня 1941 года на 161 километре Тенькинской трассы задержан. Руководствуясь Указом Президиума СССР «О военном положении» № 29 от 22.06.1941 г. выездная сессия Военного Трибунал ПРИГОВОРИЛА: Петрова Петра Поликарповича на основании ст. 58–14 «б» УК СССР приговорить к высшей мере наказания – расстрелу.

Приговор может быть обжалован в кассационном порядке в Военном Трибунале ИТЛ Дальстрой в течение 72 часов с момента вручения копии приговора осужденному.

Выписка верна.

Секретарь Военного трибунала войск НКВД Антонова».

Пётр Поликарпович опустил руку, листок дрожал в заскорузлых пальцах. Он силился что-нибудь сказать, но горло перехватила судорога. По телу разливалась предательская слабость, он чувствовал, что вот-вот упадёт.

– Вот сволочи, десятку накинули! – услышал он возглас Николая. Тот со злостью смотрел в бумагу, по лицу ходили желваки. – Говорил я тебе…

Пётр Поликарпович лишь жалко улыбнулся.

– А у тебя что, тоже десятка? – спросил Николай, оборачиваясь. – Ну-ка, дай сюда!

Он взял из бесчувственных пальцев выписку и стал читать. По мере чтения лицо его напрягалось, каменело, наливалось кровью.

– Да что ж они, сволочи, делают, а! – воскликнул он. – Они что, совсем ополоумели?

– Ну ты это, потише тут ори, – внушительно произнёс конвоир. – Будешь возникать, доложу куда следует. Давайте сюда выписки.

– Ну вот ещё, – запротестовал Николай. – Я её себе оставлю, я законы знаю!

– Да зачем она тебе? – нахмурился конвоир. – Следователь велел забрать их у вас и принести ему.

– Вот пусть идёт и сам забирает, – отрезал Николай и посмотрел на Петра Поликарповича – верно я говорю?

Но тот остался безучастным. Приговор оглушил его, лишил воли к сопротивлению. Словно бы он оказался в безвоздушном пространстве и всё происходящее его уже не касается. Горячность Николая казалась ему нелепой, ненужной. Он уже не хотел ничего – ни спорить, ни доказывать свою правоту. Всё ему стало глубоко безразлично. Хотелось лечь на койку, отвернуться к стенке, закрыть глаза и ничего не видеть и не слышать.

Он сделал шаг и медленно опустился на нары, повернулся на бок, лицом к стене. Николай что-то говорил