Возвращение из Трапезунда - Кир Булычев

— Я это знаю лучше всех, — печально ответила Крупская.

— Да, милая. — Владимир Ильич протянул руку через стол и дотронулся до пальцев жены. — Я знаю и потому именно с тобой могу поделиться своей тревогой. Если я не попаду в Россию в течение двух недель, мое место займут другие люди.

— Другие люди в партии? — спросила Надежда Константиновна. — У тебя в партии нет соперников.

— Я не хуже тебя это знаю. Но при благоприятных обстоятельствах и в мое отсутствие некоторые постараются стать моими соперниками, претендовать на место наверху и, может быть, оттеснить меня.

— Лев Давыдович?

— Он не в партии. Но ради этого вступит. Есть и Зиновьев, и Каменев. Ты всех знаешь. Пока я жив, они не посмеют поднять головы.

— Но могут прийти другие, молодые, наглые, которых ты сейчас не учитываешь, — сказала разумная Надежда Константиновна.

— Партия погибнет, потеряет значение, как только потеряет меня. Власть уже захватили и теперь консолидируют эсеры и псевдосоциалисты, демагоги вроде Керенского. В России опасен не Гучков, нет, бойся Чернова — оратора, крикуна!

— Значит, ты не имеешь шансов?

— А я — демагог, — сказал Ленин и рассмеялся.

Он смеялся высоким голосом, откинув голову, рыжая с проседью бородка выпятилась вперед, как острие меча.

— Ты меня позабавила! — сказал он.

Ленин начал быстро есть омлет, заедая его хлебом, — он ломал булку, забрасывал в рот маленькие кусочки хлеба. Он думал о том, что с годами Надежда стала его «alter ego», она произносит вслух те его мысли, которые он не смеет или не хочет произнести сам. И она, конечно же, не сможет жить без него. Если с ним что-то случится, она тут же умрет, тут же… ему стало жалко Надежду, как будто смерть, о которой он рассуждал, относилась вовсе не к нему…

— Омлет совсем остыл, — сказал Ленин.

— Я принесу кофе, — сказала Надежда Константиновна.

Идея с глухонемым шведом при всей ее авантюрности и нереальности начала приобретать конкретные формы. Недаром Мартов как-то говорил, что под личиной доктринера и начетчика в Ульянове скрывается авантюрист, гимназист, начитавшийся Густава Эмара и стремящийся на Амазонку. И это опасно, потому что стремление к авантюрам он переносит на всю Россию, и не дай Бог ему дорваться до истинной власти — он может вылепить из России настоящего монстра.

Многие смеялись, но те, кто знал Ленина многие годы, даже не улыбались. Человеческой привязанности к нему не испытывал почти никто, потому что трудно привязаться к человеку, который не только может, но и готов пожертвовать любой привязанностью ради власти. Впрочем, это отличительная черта многих больших политиков, иначе они не становятся большими политиками.

В конце марта 1917 года стремившемуся в Петербург Ленину помог случай, что неудивительно, так как Ленин именно его и искал. Некто Нильс Андерссон, шведский социал-демократ, близкий знакомый Гримма, оказался в Женеве. Он был из тех сытых, вскормленных на хорошем молоке и доброй пище, в чистоте и уюте молодых людей, которых так тянет отведать дерьма для внутреннего равновесия, что они готовы устроить кровавую революцию на Мадагаскаре, только бы выдраться из скорлупы респектабельности. Нильс Андерссон мечтал побывать в России и с винтовкой в руке, по колено в грязи и крови, насаждать там социальную справедливость. Гримм обещал ему место в первых рядах бойцов, но ранее он должен совершить для русской революции благородный поступок — принести жертву, которая, в сущности, даже и не является жертвой, — одолжить свой паспорт товарищу Ленину, одному из вождей русской социал-демократии, ее левого крыла, — да вы видели его, товарищ Андерссон, в Стокгольме! О да, я, конечно, имел счастье видеть одного из вождей русской социал-демократии. И пока что я буду ждать нового паспорта вместо мнимо утерянного, я буду собирать деньги для России.

Так и вышло, что совершенно нереальный план удался — Ленин отправился через всю Германию под видом глухонемого шведа.

Но прежде чем отправиться, по крайней мере неделю, весь конец марта, Владимир Ильич с увлечением и тщательностью, с которой он всегда приступал к новым занятиям, изучал язык глухонемых, правда, не шведских, а немецких, так как уроки немецких глухонемых были доступнее. Тем временем и Нильс Андерссон давал Владимиру Ильичу уроки шведского языка.

Надежда требовала, умоляла разрешить ей поехать вместе с Лениным, но тот был неумолим. Он полагал, что риск узнавания при таком варианте удваивается. Он предпочел ехать с братом Фрица Платтена Карлом Платтеном, невероятно отважным, правда, рассеянным молодым человеком, швейцарский паспорт которого вызывал доверие. А Надежда должна была отправиться с остальной группой в закрытом вагоне, который, судя по сведениям Фрица, немцы все же готовы были предоставить, — правда, еще неизвестно, когда и с какой скоростью он будет добираться до Дании.

31 марта — всего месяц миновал с начала русской революции, и еще не все было потеряно для Ленина и большевиков — Владимир Ильич в котелке, синих очках, без бороды, в пальто с поднятым бархатным воротничком вошел в вагон второго класса. За ним шла, сдерживая слезы, Надежда Константиновна. Бронский нес чемодан, а Карл Платтен шагал последним, держа в одной руке русско-немецкий словарь, в другой — книгу Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», по которой намерен был в дороге изучить русский язык.

Незамеченным остался стоявший на перроне агент русского охранного отделения Петров, не изменивший долгу по случаю революции и надеявшийся, что его услуги будут нужны любому режиму в России. После отправления поезда, дождавшись ухода Крупской и Платтена-старшего, Петров прошел на телеграф и послал невинно звучащую телеграмму в Петербург, где говорилось, как и положено в шпионских телеграммах, о тюках с хлопком и игрушках из миндальных косточек. В самом же деле получатели должны были понять, что известный и опасный социалист Ульянов-Ленин возвращается в Россию под видом глухонемого шведа и едет таким-то поездом. Так что можно принять меры.

Полковник Ряшенцев, оставшийся на своем месте и в своем кабинете, хоть правительство и сменилось, счел своим долгом сообщить о донесении тому из министров, кто, по мнению полковника Ряшенцева, был наиболее толковым и перспективным в этом сборище старых говорливых баб из Думы.

Министр юстиции Александр Керенский, получив донесение, не испугался так, как ему следовало бы испугаться, потому что недооценивал силу и ум Ленина. Поэтому он, поблагодарив полковника Ряшенцева, передал его секретное донесение господину Чхеидзе, состоявшему председателем Петроградского Совета, который, будучи социалистом и политическим соперником Ленина, должен был принять меры. Господин Чхеидзе не любил Ленина, но отдавал ему должное как умелому тактику и мастеру политической интриги. Ленин был соратником Чхеидзе, вложившим немало сил и принесшим жертвы (как и все семейство Ульяновых) на алтарь революции. Мог ли Чхеидзе возражать против возвращения Ленина, как и прочих социалистов, из Швейцарии? Разумеется, нет.