Лезвие бритвы (илл.: Г. Бойко, И. Шалито) - Иван Ефремов

Художник вдруг проникся таким доверием к Иверневу, что стал рассказывать свою горькую историю. Дорога ухудшилась — дожди порядком размыли шоссе, и машину сильно трясло, кренило на объездах рытвин. Русский, не обращая внимания на неудобства пути, не отрываясь, слушал Даярама, иногда поджигая гасшую папиросу.

— Удачи вам! От всего сердца! — сказал геолог, кладя свою руку на пальцы Даярама и крепко пожимая их.— И благодарю вас. Ваша история так удивительна, что мне казалось, будто дело идет совсем не о вас, а о каком-то особом человеке… может быть, герое кинофильма или скорее старинной легенды! Хотел бы я быть на вашем месте! — Ивернев замолчал и стал закуривать новую папиросу.

— На моем месте? — искренне изумился художник.

— Конечно же! У вас ясная цель, твердое решение, прямая борьба. Вы можете биться за свою утраченную любимую, знаете, где найти ее, куда вести.

— А вы не можете?

— Не могу, ничего не знаю, и нет возможности узнать!

— Какая-нибудь, хотя малая, возможность всегда есть. Только принять решение и стойко держаться,— возразил Даярам.

Они миновали Тангмарг, поднявшись на семь с половиной тысяч футов. Дорога становилась все более размытой, и после четверти часа яростной борьбы с ней шофер остановил машину, показав широким приглашающим жестом, что дальше пассажирам придется следовать пешком. Они торопливо двинулись, чтобы пройти оставшиеся две мили и подняться еще на четыреста метров.

Даярам и русский пошли по пологому подъему, пользуясь тропинкой для лошадей, проложенной рядом с дорогой, превратившейся в желоб, усеянный камнями. Они успели отъехать на уровень первых предгорий, покрытых лесом. Исполинские серебристые ели Гималаев до семидесяти метров высотой, стройные как свечи, стояли здесь в прозрачнейшем воздухе наедине с голубым небосводом. Мощные, в три обхвата, деревья вздымали в глубину неба несчетное число ярусов коротких ветвей с темной хвоей. Люди казались карликами у подножия этих гигантских деревьев. Иверневу, привыкшему к небольшой высоте деревьев его северной родины, лес показался перенесенным из далеких эпох, когда на земле обитали гигантские животные. Он поделился своим впечатленьем с Даярамом. Индиец грустно вздохнул.

— Это и в самом деле древние леса, уцелевшие от прошлых времен. Старший брат моей матери — лесничий, и от него я знаю, что после вырубки эти леса не возобновляются. Во всяком случае, такие гиганты больше не вырастут. Что-то теряется в их жизненном окружении, так же как у секвой в Америке.

— Или кедров у нас в Сибири! Кстати, своей темной хвоей они сильно напоминают мне кедры — так называется у нас сибирская сосна. По стройности гималайские ели похожи на наши тянь-шаньские, но хвоя тех светлее и размер вдвое меньше! Как же здесь хорошо! Сам становишься гораздо лучше,— задумчиво сказал геолог, набирая полную грудь воздуха.— Нас, северян, донимает индийская жара. Завтра мы будем в Дели, где все совсем другое, а мне еще дальше на юг.

— На юг? Не будет нескромным спросить — куда?

— В Мадрас, там база экспедиции, в которой я работаю.

— В Мадрас! Но я ведь тоже буду там через несколько дней. Необходимо найти родных Тиллоттамы и восстановить ее индийское подданство. Начинать надо с Мадраса — это единственный ключ.

— Понимаю. Может быть, вы дадите мне знать, чем кончилось ваше смелое намерение, которому я так желаю успеха. Поверьте, это не пустое любопытство.

— Где найти вас в Мадрасе? — Русский достал из бумажника визитную карточку.

— Здесь все: и телефон и адрес. Рояпетта, недалеко от Маунт-Род.

— Благодарю. Вы скоро узнаете… или не узнаете ничего, и тогда поймете, что я потерпел неудачу.

— Мне почему-то кажется, что будет удача. Может быть, из-за того, что в вас есть та железная решимость, которая обеспечивает успех.

Зеленая поляна Гульмарга, окаймленная темными, почти черными от густых еловых лесов холмами, обдувалась холодноватым ветром со скалистых круч. Над синей ступенью гор поднимались еще две ступени, покрытые снегом вплоть до ледяного острого гребня хребта Пир-Панджал.

Ряды деревянных домов, отелей и магазинов выстроились вдоль улицы, на которой не встретилось ни одной живой души, точно в заколдованном замке. Жалобно скрипели и хлопали на ветру ставни и кем-то приоткрытые двери, усиливая впечатление заброшенности и одиночества.

Вернувшись из Гульмарга, они вместе пообедали, потом катались на шикара — лодочном такси по каналам и озеру Дал, уставленному рядами плавучих гостиниц и сдаваемых внаем барж-особняков. Расстались лишь поздно вечером.

Даярам, усталый от множества впечатлений, долго не мог уснуть, переживая и перебирая в памяти день, проведенный в обществе нового знакомого, казалось бы, такого чужого и в то же время столь дружественно близкого, каким редко бывает и родственник.

Художник по обыкновению лежал с закрытыми глазами, и мысленные картины виденного проходили перед ним, как на медленной киноленте.

Веселые скопления домиков, теснящихся один над другим в предгорных поселках, среди поросших соснами холмов. Сам город с его рекой, каналами и спокойными озерами, с трехэтажными каменными домами, в которых не найдется и нескольких окон, расположенных на одном уровне, с крышами из утрамбованной глины, поросшими травой и нередко кустарником. Высокие стены каналов из грубой каменной кладки и нависающие над ними выступы домов, подпертые до ужаса непрочными на вид деревянными укосинами. Веселые мальчишки, плавающие по каналу Мар, среди лодок и выбрасываемого из домов мусора. Сады, обнесенные вдающимися в реку стенами, плавучие огороды на озерах, выращенные на плотах из тростника, дерна и водорослей, заякоренных воткнутыми в дно шестами.

Пестрые базары с толпами торговцев, бесстрастно сидящих у своих товаров, и покупателей, ничего не покупающих. Везде и всюду, как и по всей Индии, нищие калеки, нахальные мальчишки, грязные цыганские девчонки с правильными, красивыми личиками и огромными глазами. Суета и нищета рядом с простотой и величием. Сверкающие снега, холодные чистые озера — и узкие улочки с вонью и грязью. Здесь, в чудесной долине, окруженной всем великолепием горных хребтов, лугов и лесов, эти обычные контрасты родины Даярама выступали резче. Или он сам стал более зорким?

Бесчисленные лодки торговцев плавали по озерам и каналам. В них под холщовым навесом восседали важные или, наоборот, подобострастные люди, покуривая хуки — разновидность восточного кальяна. Они продавали все — от шапок и вышивок до устрашающего вида ножей и пистолетов. Великолепны были лодки, заваленные цветами. Пышные, свежие букеты, ярко-красные, желтые, синие, лежали плотной пахучей грудой по всей длине узкой посудины.