Призраки бизонов. Американские писатели о Дальнем Западе - Вэчел Линдсей

— Вот что, любезный, — сказал Джил. — Болтай-ка ты поменьше.

Мы поднялись в переднюю комнату, голую и чистую. Там стоял туалетный столик и на нем таз, кувшин с водой и стакан; вместо платяного шкафа отгорожен занавеской угол; стул, железная двухспальная кровать и печурка с никелевыми украшениями. Все, кроме печурки, выкрашено в белый цвет. Занавеска была тяжелой белой парусины. На кровати чистое, хотя и плохо проглаженное белье. Ковра не было и штор на окнах тоже, отчего комната казалась очень чистой и очень светлой. В окно, выходившее на восток, видны заснеженные горы, а в другое — улица и лавка Дэвиса как раз напротив. Я повалился на кровать, а Джил растопил печурку: наколотые дрова лежали под рукой. Потом он подошел к кровати и стянул с меня сапоги.

— Ты лежи тут и отдыхай пока. А я отведу коней к Уайндеру.

Он ушел, а до меня снизу стал снова доноситься голос Смита. Однако скоро все опять стихло. Я уже почти уснул, когда открылась дверь и вошел Кэнби. Он принес еще охапку дров. Сбросил их на пол и стал подкладывать в печку.

— Монти я на время заткнул, — сказал он, не оборачиваясь. — Посадил в бильярдной с полной бутылкой. Ну, а потом еще нужно будет проспаться…

— Какая разница? Все равно все знают.

— Так-то оно так. — Кэнби поднялся с корточек. — Только Смит слишком уж в подробности вдается. — Он подошел к кровати. — Как плечо-то?

— Неважно, — сознался я. — Смит и об этом тебе рассказал?

— Нет. Он главным образом рассказывал, как спас молодого Тетли и какой потрясающей скотиной сам Тетли оказался, и еще раз о том, как спас Тетли-младшего. Я по походке догадался, — пояснил он и прибавил: — Ну-ка покажи, — начал расстегивать мне рубашку.

— Ты что, доктор? — спросил я.

— В нашем деле все надо уметь. Кому-нибудь здесь постоянно достается. Приходят, чтоб храбрости набраться, а потом ее же доказывают…

Он обнажил мне плечо и сдернул повязку. Сделал это ловко и быстро, хотя повязка немного присохла. Плечо было распухшее и багровое, а ранка маленькая и темная, как головка нарыва. Мне пришлось стиснуть зубы.

— Н-да, могло бы быть лучше, — проговорил он. — Погоди, я сейчас…

Он вернулся с кувшином горячей воды, банкой какой-то мази и нарезанной лентами чистой белой материей. Расковырял ранку, промыл, смазал мазью, от которой сильно защипало. Потом крепко забинтовал.

— М-да… — сказал он, заканчивая перевязку. — Роуз Мэпин заглянула вчера вечером со своим новым обожателем и его уважаемой сестрицей. Роуз прямо не узнать — такая благопристойная. Она-то и сказала мне, что тебя подстрелили. И еще, что ты был не больно учтив, когда тебе помочь хотели.

— Я не люблю, чтоб вокруг меня бабы хлопотали, особенно когда с ахами да охами, — сказал я.

— Кто ж любит, — согласился он. — Воображаю, как Джил обрадовался. Я принесу вам поесть, когда Джил вернется.

— Я могу вниз спуститься. Ноги у меня пока что ходят.

— Незачем, — возразил он.

Я сказал ему, что Джил собирается напиться, и попросил приглядеть за ним. Кэнби пообещал и вышел, притворив за собой дверь.

Я лежал в полудреме, предоставив лекарству заживлять мою рану. Печка хорошо разгорелась, да еще в восточное окно светило солнце, и комната быстро обогрелась. От солнца и на душе становилось веселее. Я не чувствовал никакой связи между собой и всем случившимся, включая мою рану.

Видимо, я уснул и меня не стали будить. Я очнулся далеко за полдень. В комнате было еще тепло, но солнце ушло. Я забыл про плечо, потянулся и сразу же вспомнил. Снизу доносились мужские голоса. Они казались мне далекими и мало меня интересовали. А вот есть мне хотелось.

Я уже начал вставать, чтобы спуститься вниз и пообедать, и тут увидел Дэвиса. Он сидел на единственном стуле и глядел в пол. Очнувшись от сна, который освежил и немного отодвинул ночное происшествие, я удивился, до чего же плохой у Дэвиса вид. Волосы спутаны, оттого что он то и дело пропускал сквозь них пальцы, и лицо поросло короткой седой щетиной. Выглядел он усталым и совсем старым, с отвисшими щеками и большими темными мешками под глазами. Но лоб сурово нахмурен, а глаза застыли, как у пьяницы, который не хочет показать, что пьян; только они были не мутные, а такие блестящие, что казались безумными. Рядом с покрасневшими белками и воспаленными веками голубизна зрачков казалась еще пронзительней, делая взгляд еще более безумным. Он так устал, что, признав поражение, обязательно сразу свалился бы с ног, но он поражения не признавал. Еще воевал против чего-то…

Я сел быстро, как только мог себе позволить, и спросил:

— Что случилось?

Он поднял глаза, когда скрипнула кровать, но меня, кажется, не услышал.

— Как твое плечо? Лучше тебе? — Голос был хриплый и севший, будто Дэвис несколько часов подряд с кем-то спорил.

— Да ничего, — сказал я. — Кэнби приложил какую-то мазь, теперь лучше.

— Ты долго спал.

— Я не знал, что вы здесь.

— Ничего. Спешить некуда. Сейчас или в другой раз, это не имеет значения.

Он хотел что-то сказать, но никак не мог начать. Мне не хотелось больше ни во что впутываться, но не мог я отказать ему, если он хотел облегчить душу.

— Похоже, вы не больно-то выспались, — сказал я.

— А я не спал. Вовсе.

Я подождал.

Он поднялся, медленно, с трудом, и подошел к окну на улицу. Не оборачиваясь, сказал:

— Крофт, можешь ты меня выслушать?

— Конечно, — сказал я, однако без энтузиазма.

— Я должен высказаться. — Он словно оправдывался. — Должен высказаться, чтоб хоть ненадолго уснуть…

Я промолчал.

— Я перебрал всех, кто был там, — пояснил он. — И получается, что говорить я должен с тобой, Арт. Только ты один поймешь.

«Интересно, — подумал я, — с чего это все норовят взять меня в духовники?»

— Возможно, ты сочтешь меня сумасшедшим… — сказал он, глядя в окно.

— Вас послушаешь, можно подумать, вы исповедаться пришли.

Он обернулся:

— Вот именно. Именно, исповедоваться.

Я выжидал.

— Крофт, это я убил тех троих.

Я только глаза вылупил.

— Я ж говорил, ты меня за сумасшедшего сочтешь.

Что греха таить — счел. К тому же мне совсем не улыбалось, чтобы человек вдвое старше исповедовался мне.

— Все равно как если бы я петли у них на шее затянул, — выговорил он.

— Зачем кого-то винить? Теперь уж все кончено.

— Нет, ничего не кончено, а только начинается. От первого до последнего акта.

— Если обязательно кого-то винить, — начал я, — тогда я б сказал…

— Знаю, — перебил он почти сердито, — ты б сказал, что винить надо Тетли. Все это говорят. Смит об этом всюду трубит. Он уже совсем настроился Тетли линчевать.