Восемь бессмертных - Людмила Ивановна Исаева

“Они постоянно обижают меня! Подумаешь, группа каких-то грубых фокусников! Подучились слегка даосским штучкам, и дурят народ! Одно беспокойство от них!”

Раскрыл он огромную пасть, подобную красной лохани, и одним движением перекусил яшмовую пластинку Лань Цхай-хэ. Кусочки тут же пошли ко дну. А поскольку эта нефритовая дощечка была волшебной, равной которой не было ни на небе, ни на земле, благодаря ей дворец дракона вдруг засиял, будто его осветили одновременно и солнце, и луна, и звезды, и заря…

Оказавшись без своего сокровища, Лань Цхай-хэ стал горько сожалеть о том, что задержался-замешкался и не отправился раньше, в компании с остальными. Он пожаловался Ли Тхе-гуаю, самому вспыльчивому, и тот буквально исторг бурю гнева:

— Ну, мы ему покажем! Проучим так, что мало не покажется!

И он стал бить ногой в ворота дворца дракона, а рот его изрыгал проклятия:

— Я — Тхе-гуай Ли! Ты у меня заплатишь за все! Ты осмелился средь бела дня украсть волшебную дощечку из нефрита! Немедленно верни, а не то я сравняю твои хоромы с морским дном!

А дракон в это время развлекался с гостями, попивая вино. Услышав угрозы, он запрокинул голову и расхохотался: “Какой-то ничтожный, никчемный странствующий лекаришка, собирающий травы и неспособный вылечить даже собственную ногу с нарывами, осмелился явиться в мой священный морской дворец, да еще бранится Пылу много, а толку от этих слов нет. Ты переоценил свои силы и возможности!”

Тхе-гуай Ли не стал вступать в пререкания. Он бросил свой костыль в море, и тот превратился в огромного дракона, не менее десяти тысяч чжанов в длину. Из его пасти вырывалось пламя, и дворец в одно мгновение заполыхал.

Войско, состоящее из креветок-рядовых и крабов-генералов, тут же лишилось присутствия духа и разбежалось-попряталось, кто куда. Тут подоспели и остальные небожители, вступили в сражение. Хотел, было, дракон прорваться во дворец, чтобы спасти свою бесценную священную жемчужину, но не смог преодолеть заслон из бессмертных.

Так что не оставалось у него другого выбора, кроме как, затаив свою ненависть, смириться, сделать вид, что он сожалеет, послушно вернуть нефритовую дощечку, пригласить всех во дворец, соблюдая все церемонии, и признать, что он совершил преступление. А Тхе-гуай Ли он усадил как особого, почетного гостя.

Тогда и гости утихомирились, успокоились. Ли поднял свой костыль над головой, и на этот раз тот превратился в даосско-буддийскую метелочку. Взмахнул он ею, и огонь погас. Люй тоже помог восстановлению порядка и гармонии. Он побрызгал из своей волшебной тыквы-горлянки, и волны Восточного моря вновь стали лазурно-голубыми. С тех пор эту историю пересказывают из поколения в поколение.

Еще один вариант этой легенды

Итак, восемь бессмертных, сытые и довольные, возвращались с пира, где главным угощением были персики долголетия. Нахваливая еду и вина, они достигли берега моря. Пир проходил у владычицы Запада, т. е. на западе Китая, и они пересекли всю страну, добираясь до Восточного моря. Люй Дун-бинь предложил:

— Давайте на этот раз путешествовать не на облаках, а прямо по воде, и пусть каждый при этом использует свои волшебные возможности, согласны?

Все весело одобрили предложение, и Люй первым бросил свой меч в волны. Меч превратился в небольшую лодку, гонимую ветром.

Тхе-гуай Ли превратил свой костыль в огромную корягу из старого дерева и, удобно расположившись в ложбинке среди бугров, сучков и наростов, поплыл вперед.

Хань Сян-цзы уселся непосредственно в своей корзине с пышными цветами, которая сильно увеличилась в размерах и стала походить на цветочную лодочку. Над его головой — арка из ручки, на ручке развевается бант, а в руках — флейта, на которой он тут же принялся наигрывать мелодии, развлекая остальных.

Хэ Сень-гу обычно изображают с большим цветком лотоса на плече, который она держит за длинный стебель. Этот лотос она сделала еще более крупным, стала в середину цветка и поплыла стоя, похожая на богиню Гуань-инь.

Лань Цхай-хэ превратил свои нефритовые дощечки в каноэ, а Цхао Го-цзю трансформировал свои бамбуковые кастаньеты в плот.

Чжунли Цюань встал на веер из банановых листьев, а Чжан Го-лао оседлал бумажного ослика.

И достигли они именного того места, где под толщей воды располагался дворец Царя-дракона. Многокилометровый слой воды пронзил невиданный свет, разлилось сияние, которое исходило от волшебных атрибутов восьми бессмертных. Всполошились рыбы и рыбешки, рачки, коньки и осминожки, медузы, креветки и черепахи:

— Ой, что это?! — Ведь они привыкли к относительной темноте.

Сын дракона, кронпринц, в это время, сидя на коленях на пушистом ковре, сражался в облавные шашки с одной из дворцовых красавиц. Он никак не мог одолеть ее и потому похвалил:

— А ты неплохо владеешь техникой!

Та, польщенная, потупила глазки. Но тут вдруг лучи ярко осветили и столик, и их лица.

— Что это? Что за свет? — Изумленно воскликнули они, зажмурившись.

Придя в себя, дракон возмутился:

— Кто посмел выставить меня на обозрение всем, меня, кронпринца?! Эй, генералы-морские коньки! Немедленно принесите мне мою алебарду, я собираюсь разобраться во всем сам.

Он бросился с оружием вперед, рассекая воду, а за ним — смешное и нелепое войско: креветки, рыбки, коньки Когда дракон всплыл на поверхность, он уже сидел верхом на огромной рыбе, похожей на кита. Сияние, оказалось, исходило от бессмертных, которые спокойно переплывали море, покачиваясь на волнах, и лица их были безмятежны, тем более, что дракон всплыл позади них, и они его пока еще не заметили.

Зато тот приметил Хэ Сень-гу и тут же забыл, что только что гневался. “О-о-о, какая хорошенькая! — У него даже слюнки потекли. — Почему бы не украсть ее, пусть станет одной из моих наложниц!”.

Рядом с девушкой плыл Хань Сян-цзы, который увлекся игрой на флейте и ничего не видел. И только когда раздался громкий всплеск, — это дракон схватил красавицу и нырнул с ней в море, — Хань закричал:

— Сень-гу!

Первым бросился спасать свою подругу Люй. Он плыл под водой довольно быстро, но перед воротами дворца был вынужден остановиться — дорогу ему преградили стражники: акулы, медузы и ядовитые рыбы. Да только разве могла эта живность, пусть и опасная, справиться с Люем,