Обретение Родины - Бела Иллеш

— Любопытные люди эти генерал-министры!

— Я бы еще понял, если бы ты сказал, что в них есть пока нужда. Тут, в сущности, и говорить не о чем, все ясно. Но когда ты заявляешь, что они любопытные люди, я этому, прости, не верю. Какой они могут представлять интерес? Затонул дрянной кораблишка, зафрахтованный под перевозку отравы и навоза. И вот в том месте, где он пошел ко дну, остались плавать на поверхности всего несколько досок да грязное масляное пятно. Разве это интересно?..

— Не слишком ли ты загибаешь влево, Габор?..

— Совершенно убежден, что нет. По природе я оптимист, так как разбираюсь в обстановке, могу ее оценивать и заглядывать в завтрашний день. В историческое завтра. Но вовсе не сверхоптимист… Ладно! Пора садиться за работу. Нам еще надо прочитать статьи, которые уже к четырем утра предстоит отправить в набор. Но прежде… Необходимо этого старого ханжу-привратника завтра же, то есть уже сегодня, выставить за дверь. От большинства из нас, в том числе и от меня, не укрылось, что слишком много наведывается к нему не внушающих доверия людей. Каждые десять минут посещают его всякие подозрительные личности. Нам о бдительности забывать нельзя.

Балинт вздохнул.

— Где мы найдем второго такого святошу?

Пожони покачал головой.

— Здесь ханжами и негодяями хоть пруд пруди… А впрочем, давай наконец приступим к работе.

До постели Балинт добрался только в три часа ночи и мгновенно заснул. В половине шестого он проснулся и отчетливо вспомнил только что привидевшийся сон.

Ему казалось, что он едет на какой-то грузовой, битком набитой солдатами машине. Грузовик мчался с передовой. Наконец-то пробывшие месяц под огнем люди смогут чуть передохнуть, помыться и сменить белье. Так как пассажиров было много, Балинт забрался на крышу шоферской кабины и, удобно там расположившись, любовался звездным небом. Стояла прекрасная, теплая весенняя ночь.

Во сне Балинт, конечно, не мог вполне точно определить, когда именно все это происходило. Но сейчас, наяву, он сразу припомнил ту ночь, ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое апреля 1942 года.

Дело было перед рассветом. Темный свод неба казался очень-очень далеким. Но все звезды как одна подмигивали только ему, Балинту. Они мерцали так приветливо, что ему, новоиспеченному в то время батальонному комиссару, гордому своей первой наградой, вдруг захотелось запеть.

Что произошло в тот момент и что затем последовало, Балинт узнал много позже. Когда он перебирал в памяти все мгновенья той ночи, ему порой казалось, что, мурлыча что-то себе под нос, он услыхал свист приближающегося снаряда. А в другой раз думалось, что это был просто звук собственного голоса да шум автомобильного мотора.

Придя в себя — как потом выяснилось, он очнулся от беспамятства лишь двадцать седьмого апреля, — Балинт обнаружил, что находится в незнакомом месте и в совершенно невероятной обстановке: лежит на чистой белой постели, под чистым белым покрывалом. Он поднял глаза к потолку. Потолок тоже был чистый, белый. Балинт оглядел комнату: все кругом белым-бело. Он принюхался, но не почувствовал никаких признаков привычных запахов — ни табака, ни бензина, ни пота… Странно!

«Просто мне все это снится!» — заключил Балинт и закрыл глаза.

Лихорадочно, затаив дыхание, он напрягал слух, ожидая, что вот-вот различит грохот орудий или визг мин. Напрасно! Вокруг стояла тишина. Не та жуткая тишина, которая бывает на поле боя, а совсем-совсем иная.

Через несколько минут Балинт снова приоткрыл глаза и только тогда заметил, что поверх белого покрывала лежит на постели чья-то грубая, тяжелая рука. Кисть ее, однако, была поразительно чистой, и каждый палец украшен аккуратно подстриженным ногтем. Такой чистой руки Балинту не приходилось видеть уже давно.

«Как попала сюда эта рука?»

Он опять прикрыл веки и только тут внезапно ощутил сильную тяжесть в голове. Она не болела, лишь была очень тяжелая. До того тяжелая, словно…

Балинт долго искал сравнения, но на ум так ничего подходящего и не пришло.

Наконец он еще раз открыл глаза. Грубая, но блистающая чистотой рука с коротко подстриженными ногтями продолжала лежать на том же месте, где он ее обнаружил.

Балинт поглядел на нее строго, почти с угрозой. У него возникло желание загипнотизировать эту руку. Вот он начнет пристально на нее смотреть и что-нибудь ей прикажет. Чужая рука должна будет повиноваться.

И рука действительно повиновалась: медленно поднялась в воздухе, еще медленнее приблизилась к лицу Балинта, именно так, как он ей приказал, и погладила покрытый бисеринками пота лоб комиссара. Да! Балинт не только видел, как поднималась и приближалась к нему эта рука, он ощутил даже самое ее прикосновение, ее шершавую ласковость.

«Еще, еще», — подбадривал он гипнотизируемую руку.

И она снова ему подчинялась.

Балинт отдавал приказы этой руке, а она покорно все выполняла.

Открылась дверь. В белую комнату неслышными шагами вошли двое. На них были одинаковые белые халаты, но это не могло обмануть и ввести в заблуждение комиссара. Он сразу определил, что один из незнакомцев мужчина, а другой — женщина. Тихо притворив за собой двери, женщина остановилась возле порога. Мужчина подошел к постели и наклонился над Балинтом.

— Ну, товарищ комиссар, — произнес он, заметив, что Балинт не спит, — поздравляю! Теперь все опасности позади. Даю честное слово, вы не будете даже прихрамывать. В скверную сырую погоду слегка придется почувствовать, что у вас есть ноги, но на этом все и кончится. Снаряд угодил в кузов машины за вашей спиной, а вас задело только взрывной волной. Но и с этим могли быть шутки плохи. Однако ничего, вы легко отделались.

— Поздравляю, товарищ комиссар! — проговорила и стоявшая у дверей женщина в белом халате.

Балинту вдруг подумалось, что от ее голоса как бы исходит аромат. Он напомнил ему запах сирени.

Мужчина в халате взял ту самую руку, которая с такой покорностью исполняла все гипнотические приказы комиссара, и крепко ее пожал. Ощутив это пожатие, Балинт только теперь понял, что бледная рука — это же его собственная. Тут же он обнаружил и вторую свою руку, скрытую под белым покрывалом.

Он прижал обе руки к лицу и заплакал. Плакал так неудержимо, долго и счастливо, как может это делать только ребенок да возвращенный к жизни, к борьбе солдат.

Привидевшийся нынче сон часто за последние два года снился Балинту! Иногда он начинался с посадки в машину и заканчивался гипнозом и повиновением незнакомой руки. В другой раз Балинт видел себя любующимся мерцанием звезд и просыпался в момент, когда прятал лицо в ладони… Случалось, что сон осложняла какая-нибудь новая подробность: например, Балинт неожиданно обнаруживал свою закованную в гипс ногу.

Упорно повторявшийся сон неизменно возвращал лысого майора в обстановку битвы под Москвой, каждый раз погружая его в великие страдания и великую славу этого недавнего прошлого.

С тех пор как Балинт попал на фронт, он старался сосредоточить внимание на ближайших задачах, на том, чего нельзя отложить на завтра, и отгонял от себя все мысли и чувства, которые могли отвлечь, помешать точному выполнению долга. Только к воспоминаниям о московской битве он возвращался снова и снова. В трудный момент, когда на сердце почему-либо становилось слишком тяжко, эти воспоминания прибавляли ему сил. И сон как будто знал, когда ему настало время повториться!

Сегодня так хорошо знакомый и все-таки всегда по-новому волнующий сон впервые перенес мысли лысого майора не в позавчерашний, а в завтрашний и даже послезавтрашний день. Он чувствовал недовольство собой.

Несколько секунд он еще продолжал ломать голову над тем, что же, собственно, требовалось ему сделать за прошедшие сутки? Но мысли носились как бы в безвоздушном пространстве, не встречая на своем пути ничего, за что можно уцепиться.

Балинт резко откинул одеяло и спрыгнул с кровати. Он молниеносно, как это бывало на фронте, побрился, умылся, надел китель. Затем наскоро позавтракал, выскочил на улицу и минуты через две уже был в типографии.

И наборщики и сотрудники редакции «Венгерской газеты» никак не могли взять в толк, что такое нашло нынче на майора, вчера еще столь мягкого и добродушного. От каждого требовал он самой безукоризненной, самой самоотверженной работы, всех поднял на ноги. Балинт собственноручно написал приказ, точно определяющий обязанности каждого отдельного сотрудника типографии и редакции, назначил лиц, которым надлежало контролировать его выполнение.

Позвонила по телефону Анна. Она звала Балинта завтракать. Но, пообещав прийти в течение часа, он уже в следующую минуту совершенно об этом забыл.

Лысый майор взял на строгий учет все запасы бумаги, осмотрел типографию, даже станки, печатавшие материал не для «Венгерской газеты». Ему удалось обнаружить два сильно потрепанных линотипа, и он немедленно позвонил в городскую комендатуру, прося срочно подыскать среди советских военнослужащих мастера, который бы сумел пустить их в ход. После этого Балинт поговорил с наборщиком и печатниками местной, дебреценской типографии, поинтересовался, как они живут и сколько зарабатывают. В заключение он дал распоряжение варить на кухне «Венгерской газеты» обед для всех работников типографии, взяв пока продукты из неприкосновенного запаса.