Раз в год в Скиролавках - Збигнев Ненацки

Подумал доктор минуту и сказал:

— На тебе нет знамения, Антек.

— Мои дела пробуждают в вас страх и отвращение. Вы отворачиваетесь от меня, будто видите на мне пятно. Поэтому тому, кто меня убьет, семь раз Бог отомстит.

— В тебе полно спеси. До сумасшествия тебя довело твое тщеславие.

— Вы меня называете сумасшедшим, потому что я познал и полюбил Старого Бога?

Рассмеялся доктор:

— Поселился и живет в тебе зверь. Ты даже не можешь быть мужчиной.

Смех доктора показался Антеку таким издевательским, что он отскочил к молоднякам и схватил в руки оставленный там тесак. Он бросился с ним на доктора, который все еще смеялся, все громче и, как показалось Антеку, все более издевательски. Шел Антек с тесаком, поднятым вверх, но на полдороге остановился и опустил тесак. Разве не потому доктор так смеялся, чтобы он поднял на него тесак, и тот мог бы выстрелить, защищаясь? Ловушку расставил ему доктор. Хотел убить Антека по закону.

— Стреляй! — крикнул он, бросая тесак на землю. Потом прикрыл глаза и, ожидая выстрела, медленно приблизился к доктору. Но выстрела он не слышал и боли не чувствовал. Он открыл глаза и уселся под старым деревом. На него вдруг навалилась страшная усталость и желание умереть. Он пожалел, что этого не случилось, что не раздался выстрел и в него не ударила пуля. Сколько дней ему еще ждать смерти?

— Не все еще ты мне рассказал, — доктор снова спокойно начал разговор. — Почему ты убивал именно там, недалеко от моего дома, на полянке и в яме от саженцев? Ты знал, что почти каждую ночь я подкарауливал там тебя с ружьем?

— Я о вас не думал. Даже в голову мне не пришло, что вы можете подкарауливать меня там с ружьем. Когда убиваешь девушек, такие мысли не приходят в голову, — словно бы гордость прозвучала в его голосе.

— А я думал, что ты ведешь со мной какую-то страшную игру. Специально выбираешь место недалеко от моего дома, чтобы унизить мою гордость, оскорбить, потешиться надо мной. Странно, ведь у тебя было на выбор столько других мест, столько разных лесов, столько других ям от саженцев!

Пасемко задумался. И вдруг его лицо оживилось, как будто он совершил любопытное открытие.

— Когда я убивал, то не думал о таких делах. А сейчас я знаю, почему я делал это именно там, а не где?нибудь в другом месте. Мной руководило чувство справедливости. Вы помните, Доктор, ту молодую, красивую учительницу, которая восемь лет назад учила меня в школе? Я ее тайно любил, с ума сходил по ней. Днем и ночью она была в моих мыслях, а было мне тогда тринадцать лет… Летом отец сказал матери, что видел ее на озере, на яхте с каким-то курортником. Она бесстыдно плавала с ним голая. Один раз я заметил, что их яхта пристала к берегу около той полянки за вашим домом. Я побежал туда что было сил. Она, бесстыдно нагая, лежала под ним, ноги высоко задрала и подбрасывала его на себе, как наездника конь подбрасывает, когда бежит рысью. Страшно я пережил эту картину, потому что я ее любил. Я кусал пальцы от ревности и плакал от отвращения. Потом, сколько раз я бы ни приходил на ту полянку, у меня перед глазами была эта картина. Поэтому я привел туда Ханечку и там ее задушил. Из мести за ту картину. Из чувства справедливости. Эта учительница замарала мою любовь.

Некоторое время они молчали, потом доктор сказал:

— Солтыс Вонтрух получил письмо от родителей и братьев девушки, которую ты убил в яме от саженцев. Они спрашивали, вернулся ли ты в деревню и что здесь делаешь. То же самое спрашивали о тебе родители Анеты Липской из Барт. В один прекрасный день они поймают тебя в этом молодняке, кастрируют, а потом повесят.

— Я уеду отсюда.

— Куда? Кто тебя примет? Ты забыл, какая судьба была уготована Каину? Бродягой и беглецом ты будешь, и там, где появишься, там появятся и страх, и гнев людей.

— Я боюсь смерти, пане.

— Ты сам убивал, стало быть, это для тебя немного значит.

— Не хочу вешаться.

— Должен.

— Я боюсь.

— Они тоже боялись, а, однако, умерли. Попробуешь, как это бывает, когда умирают. Тебе это не бывает интересно?

— Бывает. Но я не хочу веревки и петли.

— Все равно как умирать, потому что смерть одна. Поверь мне, много людей умерло на моих руках, многих людей я сопровождал в пути до границы, за которой сердце перестает биться.

— Застрелите меня.

— Нет.

— Я сам это сделаю. Дайте мне свое ружье.

— Это невозможно, Антек.

Доктор выпрямился, потер рукой одеревеневшее бедро и лытку. Он собирался уходить.

— Послушай меня внимательно, Антек. Все мои врачебные знания говорят о том, что преступления, которые ты совершаешь, скорее всего происходят от болезни души и разума, которая тебя, может быть, отравляет с какого-то времени. В нашей стране не приговаривают к смерти людей больных, даже если их поступки кричат о мести. Поэтому я советую тебе: езжай к капитану Шледзику, признайся в своих преступлениях, укажи место, где ты спрятал тело Анеты. Потом тебя обследуют лучшие врачи по части человеческого разума, я тоже расскажу о наших с тобой разговорах, которые ты подтвердишь. Тебя заключат в специальное заведение, но ты избежишь смерти.

Пасемко презрительно пожал плечами и сказал, что не хочет, чтобы его признали сумасшедшим только для того, чтобы избежать смерти.

— Нет, пане. Если бы я хоть на минуту поверил, что я совершил свои поступки, не владея своим разумом, а стало быть, это не были поступки справедливые, я бы сам повесился на Свиной лужайке. Сам себе воздал бы по справедливости, не прося о справедливости суд. Но я не сумасшедший, я не пойду к капитану Шледзику, не сознаюсь в своих преступлениях, не покажу места, где лежит третья девушка. И если мне подвернется случай, я еще раз воздам которой?нибудь по справедливости.

— Иди на Свиную лужайку, — сказал доктор. Антек уселся на землю, вытянул ноги, головой оперся о твердый ствол, прикрыл веки.

— Нет, — проговорил он тихо.

— Должен.

— Никогда.

— Должен.

— Нет.

Много раз он повторял свое «нет», и ему казалось, что много раз он слышит это «должен», пока не осознал, что ни один чужой голос до него не долетает. Он открыл глаза и убедился в том, что доктора на поляне уже нет, а он разговаривает сам с собой.

В сумерках Антек Пасемко постучался в дом Юстыны, которая при тусклом свете голой лампочки стирала белье в лохани, поставленной на скамейках посреди избы. Первый раз Антек увидел ее без черного платка, в короткой юбке и в блузке без рукавов, глубоко вырезанной спереди. Поразила его белизна ее округлых плеч и вид полуобнаженных грудей, которые при каждом наклоне над лоханью двигались в блузке, как два отдельных, хоть похожих, как близнецы, существа. А когда она усердно терла белье на металлической доске, казалось, что они вот?вот выпрыгнут из декольте и закачаются в воздухе, как большие колокола. Догадывалась ли она, как его взволновал этот вид? Как болезненно отозвалась в нем ее женственность, которой он никогда не хотел даже представить себе? Она делала вид, что не замечает его, не прервала стирку, терла белье, а потом выжимала его сильными руками, не одаривая его ни взглядом, ни малейшим вниманием. Ему даже не на что было сесть, потому что скамейки стояли под лоханью. Он встал возле дверей и сказал:

— Я должен был прийти через год, так, как мы когда-то договаривались. Но случилось так много по моей и не по моей вине. Я должен выбирать: уехать отсюда или умереть. Один я уехать не смогу и вот пришел за тобой. Хочу услышать твое «да» или «нет».

Она не прерывала работу, не отзывалась. Это заставило его говорить дальше:

— Ты не такая, как все женщины, Юстына. Я чувствую, что ты понимаешь, почему я должен был тех убить так жестоко. Они позорили любовь, марали таких женщин, как ты, прекрасных и чистых. Я их убивал, чтобы была заметна твоя красота, невинная и незапятнанная. Страшно мне делается, когда я подумаю, что и тех тоже называли женщинами. Как можно не отличать создания Сатаны от создания Бога?

— Я велела тебе принести Клобука, — оборвала она его со злостью. — Ты этого не сделал. Поэтому можешь пойти прочь.

Она выпустила из рук наволочку, скрученную в толстую веревку. Вытерла руки о юбку.

— У меня был Клобук, — призналась она с обидой Антеку. — Я его поймала после дождя и занесла на чердак. Кормила, гладила, просила, чтобы он исполнил мои желания. А он убежал. И я по-прежнему пуста.

Она сложила руки на животе, словно бы в нем ясно чувствовала боль той пустоты. А ему смешно стало, что он слышит от нее о таких глупостях, когда он пришел к ней за жизнью или смертью.

— Не верь в Клобуков. У них нет никакой силы, — заявил он издевательски и тут же пожалел о своих словах. Ее глаза, как ему показалось, аж потемнели от гнева.

— Врешь! — Она повысила голос:

— У меня был свой Клобук, и он выполнил одну мою просьбу. Но он убежал и другую уже не захотел выполнить. Теперь я снова вижу его каждую ночь на балке в хлеву, как он падает на меня и наполняет своим семенем. Но это только сон. Дай мне Клобука, как я тебе велела. Я хочу его семени.