Нерон. Родовое проклятие - Маргарет Джордж

Крепче сжав кифару, чтобы выиграть немного времени, я притворился, будто настраиваю ее. Я несколько раз откашлялся и запаниковал, вспомнив, что не успел распеться перед конкурсом. Боялся, что открою рот и заквакаю, как лягушка.

Судьи нетерпеливо заерзали на своих местах. Пора было начинать. Отбросив страх, я запел, и после первых двух нот все встало на свои места. Я вошел в знакомые рощи, мой голос и мои пальцы безошибочно отыскивали путь. И я воспарил над сценой. Лица публики остались где-то внизу, а я летел на встречу с самим Аполлоном.

Когда все закончилось, меня оглушили аплодисменты. Люди повскакивали с мест. Я правда лучше выступавших до меня певцов? Но как мне об этом судить, ведь я не слышал себя. Августианы отбивали свою ритмичную музыку.

Трое судей ринулись на сцену, чтобы вручить мне венок. Нетленный венок искусства.

Я удалился из театра, чтобы поужинать и наконец расслабиться в компании друзей – некоторые приехали в Неаполь на мое выступление, и среди них, конечно, была и Поппея. После ужина мы вернулись в театр послушать участников других конкурсов музыкального турнира, но как только я вошел в зал, публика начала скандировать мое имя и призывать снова выйти на сцену. Я же на самом деле просто хотел послушать других исполнителей, хотел побыть зрителем. Публика не унималась, и я поднялся на сцену.

– После пары кубков я спою вам так, что у вас в ушах зазвенит! – сказал я на греческом.

Разве я мог им отказать? Мог, но тогда на следующее утро люди стали бы говорить, что их император высокомерный эгоист, и потому я выпил два или три кубка вина и снова вышел на сцену. В этот раз меня не заботило ни построение фраз, ни тембр голоса, вино давало свободу наслаждаться выступлением и петь так, как я хочу. И публике непринужденность исполнения понравилась. Зрители снова реагировали очень бурно и эмоционально. Они вызывали меня еще и еще, а я, воодушевленный вином и успехом, пел, пока над театром не взошла луна.

– Друзья, – я поднял кифару, – нам с инструментом нужен отдых, а ночь приглашает вас развлечься в других местах… В тавернах или?..

Я выразительно подмигнул – все дружно рассмеялись и потянулись к выходам. Театр наконец опустел.

Я немного задержался, чтобы случайно не забыть на сцене футляр с кифарой, платок, которым вытирал потные руки, кувшин со сладким вином для смягчения горла и самое дорогое – лавровый венок. Да, листья лавра со временем завянут, но слава, которую они символизируют, – никогда.

Уже на выходе из театра я почувствовал, как под ногами задрожала земля – такую дрожь я уже испытал в Помпеях. Легкая вибрация, дрожь и содрогание.

– Бегите! – крикнул я ожидавшим меня друзьям и схватил Поппею за руку. – Бежим! Быстрее!

Я рванул вместе с ней к выходу. Друзья, слава богам, не отставали. Как только мы выбрались наружу, за спиной загрохотало.

– Не оглядывайтесь! – кричал я, увлекая всех за собой.

Мы выбежали на окружавший театр пустырь, и нам повезло, потому что, оглянувшись, мы увидели, как стены закачались, потом пошли волнами и начали обрушаться. Массивные каменные блоки падали на землю, словно детские кубики, а камни поменьше долетали даже до места, где мы стояли.

– В укрытие!

Я ринулся к деревьям в расчете на то, что их кроны защитят нас от камней, расщепленных досок и обломков декораций.

Все рушилось – качались стены, падали колонны и массивные опоры крыши, – пока от театра не осталась лишь подсвеченная луной гора камней в облаках пыли. Мы, как все выжившие после катастрофы, оцепенели и какое-то время не могли сдвинуться с места.

Первым пришел в себя Спикулус.

– Дурное предзнаменование, – сказал он. – Демоны его послали.

Лукан молча кивнул.

– Нет, – уверенно возразил я. – Как вы не видите, это же доброе предзнаменование! Боги спасли нас и всех, кто был в театре. Они сдерживали землетрясение, пока мы не покинули здание.

– Если они так дружелюбно к нам настроены, почему вообще его устроили? – спросил Петроний.

– Мы должны благодарить их, а не допрашивать, – сказала Поппея и крепче сжала мою руку.

Я отблагодарю. И я отблагодарил. Я посвятил этому событию поэму, а сенат чуть позже объявил о дне благодарения за наше спасение. Наше спасение… мы снова спасены.

LXXV

В Рим я возвратился исполненный благодарности богам за то, что они не дали мне погибнуть при обрушении театра, и за то, что смог вернуться к своему призванию музыканта. Теперь я набрался решимости следовать другому своему призванию, которым до той поры пренебрегал, – гонкам на колесницах.

Я никогда не терял к ним интереса, старался по возможности не пропускать заезды в Большом цирке, следил за карьерами возничих, их лошадей и тем, как обстояли дела в гоночных фракциях. Но сам уже давно не правил колесницей.

Тигеллин улыбнулся, когда я попросил снова посвятить меня в колесничие.

– Тебе не нужна инициация, ты не неофит какой-нибудь, просто давно не ездил.

– Ты префект преторианцев, у тебя нет времени на учеников, – признал я.

Но я понимал, что Тигеллин хотел бы меня тренировать, и не сомневался, что скоро мы с ним, как в прежние времена, будем вместе ходить на ипподром и в конюшни. Я соскучился по нему, пусть даже мы и виделись чуть ли не каждый день.

– Подыщу хорошего возничего, чтобы помог тебе отточить мастерство, – сказал Тигеллин и, немного подумав, добавил: – А почему бы нам не съездить на коневодческую ферму и не подобрать тебе достойных лошадей? Так ты сможешь тренироваться с командой, с которой потом будешь участвовать в гонках.

– Ты ведь когда-то, еще на Сицилии, торговал лошадьми, так что я доверюсь твоему выбору. Но поедем на ферму вместе.

* * *

И вот мы приехали на ферму, которой управлял земляк и старый сицилийский приятель Тигеллина Менений Ланат. Ферма располагалась примерно в десяти милях от Рима, и поездка в ясный майский день была мне только в радость. На раскинувшихся вокруг полях тут и там стояли огромные сараи, а в центре был двор для тренировок с паддоком[64] и беговой дорожкой, которая тянулась вдоль конюшен. В паддоке выгуливали несколько лошадей, в основном гнедых.

– Так, значит, хочешь собрать команду? Для старого друга Тигеллина только лучшее! – Он стрельнул глазами и, чуть вскинув голову, спросил: – А кто это с тобой?

Как будто сам не знает.

– Угадай, – сказал Тигеллин.

Ланат внимательнее ко мне