Циклоп - Олди Генри Лайон

«Я ослеп!»

Изменник едва не заорал. В панике он принялся лихорадочно шарить вокруг. Ладонь наткнулась на теплое, мягкое… Живое! Живое зашевелилось, вздохнуло, прижалось к Натану. Госпожа Эльза! Парень отдернул руку, замер, не дыша. Больше слепоты, смерти, больше всего на свете он сейчас боялся разбудить сладко посапывающую во сне сивиллу. Бегство, думал он. Память упрощала, превращала события в слова, а слова — в колечки, связывая из них понятную цепочку. Пещера. Ночь. Костер погас. Все хорошо. Мы убежали, мы живы, а я не ослеп. Словно в подтверждение этой мысли, Натан разглядел в мглистом сумраке свою ладонь, а дальше — плечо Эльзы. Глаз видит, Эльза рядом; чего еще надо?

Оказалось — надо.

Давящие позывы в паху напомнили изменнику, отчего он пробудился ни свет ни заря. Натан отодвинулся от Эльзы — сивилла беспокойно заворочалась — и, пятясь на четвереньках, отполз на пять шагов. Стараясь быть тише мыши, а главное, не оступиться, он поднялся на ноги. Накинул на плечи кожух, которым укрывался. Справить нужду в пещере, ставшей им домом? Нет, стыдно. Найти ход, ведущий наружу, и выбраться в стужу и пургу? Тут главное, хозяйство не отморозить…

Куда идти?

Спать мы легли у стены, вспомнил парень. Я — ближе к середине зала, прикрыв собой Эльзу. От кого? Ну, мало ли, от кого! От господина Циклопа, к примеру. Вчера господин Циклоп был не в себе. Уставился, как пес на кость, камнем во лбу сверкает… Потом, вроде, передумал.

Сказал, что будет добрым, как чудовище.

Обойдя сивиллу по широкой дуге — чтоб, упаси Митра, не наступить! — Натан добрался до стены. Хорошо, что он шел, выставив руки, иначе точно бы лбом треснулся. То-то господин Вульм потешился бы с утра: «Было два рога, а стало три!» Натан осторожно двинулся по кругу, ведя рукой по бугристому камню. Под ладонью камень менялся: из сухого и шершавого, как терка, он сделался шершавым, но влажным, потом стал влажным и гладким. Стена тянулась и тянулась, а ход сгинул. Проморгал, дубина? Нет, ход — не трещина, мимо не прошмыгнешь… Дотерпеть бы! Хорошо Тугодуму. Схрумал миску ячменя — порченого; хорошего Вульм не дал — навалил кучу, где стоял, и нет забот. А ты топай, корячься…

Рука ушла в пустоту. Натан ощутил на лице зябкое дуновение. Ну наконец-то! Мокрая стена, словно по волшебству, заискрилась, вскипела мерцающими бликами. Пещера преобразилась. В далеком небе разошлись тучи, и молоко луны по каплям стекло в подземелье сквозь световые колодцы. Сталагмиты — перламутр и серебро; базальтовый пол украсили пятна, словно шкуру леопарда…

Ты это, сказал Натану мочевой пузырь.

Ты долюбуешься.

Парень сунулся в проход. Здесь темнота загустела, подобно смоле. В паре мест Натан с трудом протиснулся, но ничего, хвала богам, не застрял. Холод усилился, терпеть становилось все труднее. Обеими руками Натан держался за живот, поскуливая, как баба на сносях.

Шлеп, шлеп, шлеп…

Это не я, понял изменник. Это оттуда. Звук был тихий, размеренный, и в первый миг парень решил: где-то капает вода. В пещере все время капало. Но шлепанье приближалось, и Натан вспотел от догадки: это шаги. Кто-то шел в пещеру. Зимой. Босиком. Сердце бухнуло в груди и, сорвавшись в галоп, застучало часто-часто. Натан попятился. Может, это Вульм? Тоже до ветру ходил? Но почему босиком? И вообще, сегентаррец ходит тихо, как волк… Изменник все пятился и пятился; когда он уперся спиной в уступ, мимо которого недавно протискивался, то чуть не закричал. Показалось: кто-то схватил его за плечо. Натан рванулся, слыша треск кожуха, миновал узкий участок и, забыв про искалеченные ступни, кинулся обратно.

Шлепанье преследовало его.

Он вылетел в серебристую мешанину лунных бликов, отбежал шагов на двадцать — и подхватил с пола камень побольше. Замахнулся для броска. Поднять тревогу? А вдруг это все-таки Вульм? Или безобидный бродяжка? Если что, заорать он всегда успеет.

Смоляная чернота хода подернулась серой, пыльной паутиной. Миг, и из паучьей сети родилась сухонькая, морщинистая старушонка. Натан не поверил своему единственному глазу: старуха была голая! Тем не менее, замерзшей она не выглядела. Скорее, заинтересованной. Мол, куда это я попала?

«Нищенка, — решил Натан. — Неужели ее ограбили?»

Пялиться на голую старуху было стыдно. Натан хотел и не мог отвести взгляд в сторону. Шея заржавела, глазное яблоко заледенело в глазнице.

— Ты… ты кто? — выдавил он.

Старуха навострила уши. Повела крючковатым носом, принюхиваясь. На парня в упор уставились два страшных, белых, сваренных вкрутую яйца — без малейшего намека на зрачки.

«Слепая!»

— Тебе холодно? У нас есть одежда…

Одежды в пещере и впрямь было завались, причем женской. На дюжину старух хватит. Карга явственно хихикнула — должно быть, от радости — и мелкой, тараканьей пробежкой сократила расстояние между собой и Натаном на треть. Груди ее тряпками болтались при каждом движении. Лишь сейчас Натан увидел, что в пальцах старуха сжимает четки. Паломница, догадался изменник. В храм Митры шла, за перевал, где святой источник. Он и зимой течет, не замерзает. Шла бабушка на богомолье, встретила лихих людишек… Вот ведь гады! Небось, когда грабили, бедняжка так в свои четки вцепилась, что отобрать не смогли. Догола раздели, на морозе бросили… Старуха сделала еще шажок, ласково улыбаясь Натану, и луч луны упал на ее последнее сокровище.

Четки паломницы были сделаны из человеческих зубов.

— Ведьма! — ахнул парень. — Пошла вон!

Старуха взмахнула четками, как плетью.

— Пошла, говорю! Вульм! Господин Циклоп…

Горло перехватило. Натан закашлялся, багровея от удушья. Взмахнул камнем: убью! Башку проломлю, дрянь! Пальцы карги замелькали с сухим шелестом, перебирая четки. Зубы со скрежетом терлись друг о друга, и у Натана помутилось в голове. Камень выпал из ослабевших рук, громыхнул о пол пещеры. Ноги подломились, парень рухнул на колени, не заметив боли от удара, и стал медленно, словно бык на бойне, заваливаться набок. Он лежал на стылом базальте, скорчившись ребенком в утробе матери; тяжело, с хрипом дышал, обливаясь смертным потом, холодней которого — только вода в проруби, и зубы четок в пальцах старухи грызли годы его жизни: все, что остались, один за другим. Не той жизни, что была — той, что будет; вернее, уже не будет никогда.

Они брели в ночь — сквозь метель, прочь от родного Тер-Тесета, по чужим, неприветливым землям, через молчаливые деревни, утонувшие в снегу, обходя стороной города. Пони вез Вульма — у сегентаррца была сломана нога, а голова замотана грязной окровавленной тряпкой. Эльза куда-то пропала, зато объявился Симон. Они шли в страшное место под названием Шаннуран. Натан идти не хотел. Он хотел быть вместе с Эльзой, но ему сказали, что Эльза мертва, и уже ничего не исправить, а значит, иди, брат, да помалкивай… В предгорьях на них напали. Циклоп получил по затылку камнем из пращи и свалился в ущелье. Симон жег врагов слепящим белым огнем и хохотал, как безумец, пока горло мага не пробил арбалетный болт. У Вульма был самострел. Он успел выстрелить два раза, а потом дико вопящий бородач проткнул Вульма копьем насквозь, и сегентаррец умер. У Натана была дубина, и он колотил убийц что есть мочи. Теперь он тоже стал убийцей: трое лежали под ногами изменника, содрогаясь в агонии. На него навалились скопом, повалили — и взялись пинать сапогами.

Подняли, повели.

Его заковали в цепи и определили в каменоломни. От зари дотемна он махал кайлом, дробя гранит, возил нагруженные доверху тачки. В воздухе то и дело свистел бич, оставляя на спине кровоточащие рубцы. Дважды Натан рвал цепи и бежал. Его ловили, избивали до полусмерти и возвращали в каменоломни. В конце концов он смирился. С тех пор в его жизни больше ничего не менялось. Разве что от горькой пыли он начал кашлять кровью, да в волосах объявилась первая седина.

Годы мелькали быстрее. Зубы-четки вгрызались в остаток жизни. Все тяжелее делалось кайло. Тело наливалось свинцом и могильным холодом. Сдал, помутнел зрячий глаз. Натан ждал смерти, как желанного избавления, но время замедлило свой бег. Стертые зубы клацнули от разочарования, упуская добычу — и вокруг разлилось знакомое янтарное сияние…