Мемуары - Филипп де Коммин

Стратиоты же похватали с наших вьючных животных все, что хотели, но из самих животных увели лишь 55 с самой красивой упряжью, принадлежащих королю и его камергерам, прихватив с собой и одного камердинера короля по имени Габриэль, при котором были реликвии, с давних пор принадлежавшие королю; камердинер шел при обозе, поскольку там везли королевскую постель. Большое число сундуков было брошено и потеряно, а многие оказались разграблены нашими же людьми (тогда как противник заполучил лишь то, о чем я сказал); за нашим войском пешком следовала толпа бродяг обоего пола, и они обчищали трупы.

Потери с той и другой стороны были таковы (я думаю, что я близок к истине, поскольку получил сведения с обеих сторон): мы потеряли Жюльена Бурнеля. капитана королевской охраны, одного дворянина на жаловании в 20 экю, девять шотландских лучников, из других конников авангарда – около 20 человек, а в обозе потери составили 60 или 80 погонщиков; итальянцы же потеряли 350 кавалеристов, погибших на поле боя; в плен не попал никто, чего, вероятно, никогда не бывало в сражениях. Из стратиотов погибли немногие, поскольку они набросились на обоз, а всего у них погибло около 3500 человек, как говорили мне некоторые из их наиболее высокопоставленных людей (правда, другие называли иную цифру); из знатных людей, согласно виденному мною списку, полегло до 18 персон, среди которых четверо или пятеро из дома Гонзаго, к которому принадлежит маркиз; этот последний потерял почти 60 кавалеристов – дворян из своих земель, а пехотинцев среди погибших не было ни одного.

Удивительно, что столько людей было убито в рукопашной схватке, ибо артиллерия с обеих сторон, как полагаю, уложила всего десяток человек[552] и весь бой длился не более четверти часа, ибо, как только итальянцы сломали или метнули копья, они все бежали. Погоня же продолжалась примерно три четверти часа. В Италии не привыкли к таким битвам, поскольку они сражаются, вводя одно соединение за другим, и бой, бывает, тянется целый день, никому не принося победы.

С их стороны бегство было великое: бежало почти 300 кавалеристов и большая часть стратиотов, одни – в Реджо, что довольно далеко оттуда, а другие – в Парму, до которой было около восьми лье. В тот момент, когда утром завязалось сражение, от нас бежал» граф Питильяно и сеньор Вирджинио Орсини, и последний остановился в доме одного дворянина; они ведь были нашими пленниками а слово, и мы нанесли им большую обиду. Граф же бежал прямо к своим. Он был хорошо известен среди кавалеристов, поскольку служил у флорентийцев и у короля Ферранте. Когда они повернули назад, он бросился за ними с криком: «Питильяно! Питильяно!». Когда он достиг их лагеря, то там уже грузили палатки и стояло множество нагруженных мулов. Он проскакал около трех лье вслед за убегающими, крича им. что победа за ними, дабы они вернулись за добычей, и таким образом подняв их дух, он большую часть их повернул обратно, а если бы не он, то они бы все разбежались. Так что этот человек, ушедший от нас, оказал им отнюдь не малую услугу. А вечером он предложил атаковать нас, но никто и слушать его не хотел. Об этом мне впоследствии рассказывали они сами, в том числе и маркиз Мантуанский, сказавший, что именно граф остановил их войско; и действительно, если бы не он, то ночью все они бежали бы.

Когда все мы собрались вокруг короля, то увидели за пределами их лагеря множество кавалеристов в боевом строю, причем виднелись только их головы и копья, а также пехотинцев, не вступавших в бой. Но расстояние до них было большее, чем казалось, и, чтобы атаковать их, нужно было перейти реку, вода в которой поднялась и стала разливаться, ибо весь этот день шел на диво сильный дождь с молнией и громом, особенно во время битвы и погони. Король спрашивал совета, стоит ли двинуться на них или нет. При нем состояла трое итальянских рыцарей: один – Джан-Джакомо Тривульцио, который жив по сю пору и преуспевает; другой – мессир Франческо Секко, достойнейший рыцарь 72 лет, который был на содержании флорентийцев; а третий – мессир Камилло Вителли. Последний со своими тремя братьями был на жалованье у короля, и прибыл он к нему без приглашения, чтобы участвовать в битве при Сарцане, из Читта-ди-Кастелло, проделав очень большой путь; этот Камилло приехал один, поскольку понял, что со своим отрядом он не сможет добраться до короля.

Двое последних высказались за то, чтобы ударить по еще виднеющимся войскам. Французы же держались иного мнения и говорили, что и без того сделано уже достаточно и что время позднее и пора устраиваться на ночлег. Мессир Франческо Секко упорно настаивал на своем предложении, указывая на то, как те беспорядочно двигаются взад и вперед по дороге в Парму, ближайший город на пути их отступления, и говоря, что это бегущие и возвращающиеся обратно. Как мы узнали позднее, он говорил правду, его поведение и речи выдавали храброго и мудрого рыцаря; если бы мы выступили, то итальянцы бы все разбежались (в этом мне признавались все их военачальники и некоторые даже в присутствии герцога Миланского), и это была бы самая великая и самая выгодная для нас победа за последние 200 лет, ибо если бы мы сумели ею воспользоваться, мудро повели свои дела и хорошо обходились с народом, то через восемь дней наступления на герцога Миланского у того ничего бы не осталось, кроме Миланского замка, – настолько было сильно желание его подданных перейти к нам; то же самое случилось бы и при наступлении на венецианцев, при этом нечего было бы беспокоиться о Неаполе, ибо венецианцы нигде не смогли бы найти людей кроме как в самой Венеции. Брешии и небольшом городке Кремона, ибо все остальное они в Италии потеряли бы [553]. Но господь распорядился так, как сказал мне брат Джироламо: он оставил за нами одну только честь, всех же других благ мы не заслужили, поскольку не смогли бы ими тогда воспользоваться по причине своей бестолковости и отсутствия порядка. Но я уверен, что если бы сейчас, т. е. в 1497 году, король оказался бы в таком же положении, то он сумел бы лучше распорядиться.

Пока мы разговаривали, уже стемнело, и итальянский отряд, стоявший напротив нас, ушел в свой лагерь, а мы остались на нашем берегу. Лагерь мы разбили в четверти лье от места сражения; король остановился на небольшой мызе, или ферме, где было много необмолоченного хлеба, чем и воспользовалось все войско. Поблизости стояло и несколько других домишек, но они нам были ни к чему, поскольку все устроились на ночлег, как могли, под открытым небом. Помню, что я лег в винограднике прямо на землю, без всякой подстилки и без плаща, так как утром король его у меня позаимствовал, л багаж мой был далеко и искать его было уже поздно. Кто имел что, тот поел, но еда была у немногих, да и то это был какой-нибудь кусок хлеба, взятый у слуги. В комнате короля находились раненые – сенешал Лиона и другие, которых он велел укрыть и накормить; все чувствовали, что легко отделались, и уже не мнили о своей славе, как было накануне сражения, ибо враг держался поблизости. Этой ночью все немцы стояли в дозоре и король раздал им 300 экю; они хорошо справились со своим делом, и всю ночь звучали их тамбурины.