Скарамуш. Возвращение Скарамуша - Сабатини Рафаэль

– Моральный долг! Бог мой! Он был волен поступать как ему угодно. Вы знали, что делали. Я выложил на стол все карты. Вы точно представляли себе, на что идете. Довольно того, что мы сами разорены, – не хватало нам еще быть обвиненными в разорении других!

– Не будем пререкаться. Таким образом делу не поможешь. Важно исправить положение, добиться отмены этого запрета. Нам нужен Шабо. Пригласите его на ужин. Общими силами мы заставим его помочь.

Юний Фрей послушался, хотя особого воодушевления эта идея у него не вызвала. По его мнению, взывать к Шабо было напрасной тратой времени. И вечером, за ужином, Шабо подтвердил его опасения.

– Если я выполню ваши требования, как смогу я оправдаться перед судом собственной совести? – возмущенно сказал он, когда ему предложили постоять за друзей и добиться отмены запрета.

Под его обвиняющим взглядом костлявый Эмманюэль, казалось, увял, и даже уверенный в себе Юний почувствовал себя неуютно.

Не дав братьям ответить, Шабо разразился речью, великолепной капуцинадой, выдержанной в лучших его традициях. Большую часть аргументов он позаимствовал из речи Делоне, но словесное оформление, несомненно, принадлежало ему. Шабо яростно обличал всяческую нечестность и корыстолюбие. Он подробно остановился на разлагающем влиянии золота, которое назвал тормозом на колесах прогресса, долженствующего привести ко всеобщему братству и преобразить землю в подобие райских кущ.

– Позвольте снова напомнить вам, – сухо прервал его Андре-Луи, – что Республика отменила рай.

Сбившийся с мысли Шабо метнул на него сердитый взгляд.

– Я говорю образно, – буркнул он.

– Вам следовало бы выбирать образы, которые больше согласуются с верой в разум, – с укором заметил Моро. – В противном случае вас могут заподозрить в лицемерии – недуге, который, вне всякого сомнения, избрал вас своей жертвой.

Шабо едва не лишился дара речи.

– Жертва лицемерия? Я? – Казалось, депутата вот-вот хватит удар.

– Ваш пыл уводит вас с верного пути. Страсть, пусть и добродетельная, – скверный поводырь. Выслушайте меня, гражданин депутат. В нашем несовершенном мире редко можно сделать добро, не причинив никому вреда. Принимая очередной закон, мудрый государственный деятель должен задуматься: что перевешивает? Эти корсары – разбойники. Согласен. Разбой – это преступление, а добрый республиканец не может смотреть на преступление сквозь пальцы. Снова согласен. Но кто жертвы разбоя? Враги Франции. Кто от него выигрывает? Французская республика. А все, что выгодно нации, увеличивает ее силу, дает ей возможность лучше противостоять врагу, внутреннему и внешнему. Таким образом, небольшой персональный вред может обратиться величайшим национальным благом. Вот аспект, о котором вы не подумали. Человечеству нельзя служить с ограниченными взглядами, гражданин депутат. Необходимо видеть разом всю картину. Если я украду оружие у убийцы, я совершу кражу, преступление против общества. Но буду ли я простым вором или же благодетелем человечества?

Братья Фрей и де Бац выразили шумное, восторженное одобрение. Малышка Леопольдина, которая сидела с ними за столом, смотрела на худое, бледное лицо оратора сияющими глазами. Шабо, ошеломленный столь убедительной аргументацией, безмолвствовал.

Но когда де Бац решил развить преимущество и снова обратился к депутату с просьбой выступить защитником корсаров и добиться отмены запрета, Шабо встряхнулся и возобновил сопротивление. Он энергично замахал пухлой, не очень чистой рукой.

– Ах нет, нет, это невозможно. Как я могу сделаться защитником грабителей? Что обо мне подумают?

– Покуда вы сможете отвечать перед судом собственной совести, какое значение имеет, что подумают о вас другие? – немедленно откликнулся Андре-Луи.

Шабо впился в него глазами, ожидая увидеть насмешку, но лицо молодого человека оставалось совершенно серьезным.

Андре-Луи продолжал наступление:

– Едва ли можно счесть достойной позицию человека, который из одного лишь страха не делает то, что считает правильным. И уж совсем не пристало такое малодушие тому, кто дышит чистым воздухом Горы.

– Вы неверно меня поняли, – отбивался Шабо. – Человек в моем положении, избранник, облеченный священным доверием народа, должен служить примером всех добродетелей.

– Согласен. Совершенно верно. Но разве можно считать добродетелью желание выглядеть праведником, если в глубине души вы сознаете, что поступки ваши неправедны? Разве тень может быть важнее предмета, гражданин депутат?

– Может. Пусть подозрение – лишь тень, за которой, возможно, ничего нет. Но если она упадет на человека в наше неспокойное время… – Он закончил фразу, ударив ребром ладони по шее.

– Вот мы и добрались до сути, – сказал де Бац. – В конечном счете вами руководит вовсе не добродетель, а страх.

Шабо не сумел скрыть досады, и братья Фрей засуетились, пытаясь восстановить согласие. Юний наполнил бокал депутата, Эмманюэль – тарелку. Оба стали убеждать гостя, что негоже портить трапезу спором. Лучше пусть они потеряют все деньги, вложенные в корсарскую флотилию, и вообще всё до единого франка, чем испортят аппетит столь достойному гостю.

– А что до остального, – сказал Юний, когда Шабо снова набросился на еду, – разве вы можете припомнить случай, когда я защищал меры, хоть немного противоречившие чистым республиканским принципам? Вспомните мою биографию, Франсуа. Вспомните, как я пожертвовал состоянием и игрушками, которые деспотизм называет почестями; как я порвал с прошлым, чтобы приехать сюда и дышать воздухом свободной Франции, чья слава соперничает со славой Древнего Рима. Неужели после этого вы можете подозревать меня в лукавстве ради жалкой личной выгоды? Да я никогда не стал бы искать этой выгоды, если бы не видел, что Республика выигрывает гораздо больше.

Шабо слушал, продолжая шумно есть. Наблюдать за его трапезой было не слишком приятно.

Андре-Луи подхватил эстафету и повел новую атаку на укрепления боязливого депутата:

– Вы не понимаете – а мы до сей поры не решались вам объяснить, – что поступок, к которому мы вас призываем, покроет вас славой. Если вы последуете нашему совету, то выкажете гораздо больше ума, чем поверхностный Делоне, который потребовал принятия этого закона и тем самым оказал услугу врагам Франции, а значит, нанес удар по интересам Республики. Предупреждаю вас: если вы не воспользуетесь случаем, найдется другой депутат, который не упустит благоприятной возможности. Мы упрашиваем вас украсить свое чело лаврами, а вы хотите оставить их другому?

Депутат озадаченно уставился на Андре-Луи.

– Вы располагаете доводами в пользу такой возможности?

– Я уже привел их вам. Вам нужно больше? Извольте. Любой здравомыслящий человек способен произнести речь убедительно и образно, если он уверен в своей правоте. Magna est veritas et prævalebit.[256] Вам не придется говорить ничего, кроме правды. Это единственное, о чем мы просим.

Шабо в явной растерянности продолжал пожирать Андре-Луи глазами. После минутного молчания он залпом осушил бокал. Видя, что он колеблется, де Бац принялся развивать преимущество:

– Вы предубеждены, гражданин депутат, потому что неверно нас поняли. Вы вообразили, что мы просим вас об услуге, тогда как на самом деле это мы оказываем ее вам.

– Так вот оно что! – ахнул Юний. – Наш славный Шабо решил, что мы злоупотребляем священным долгом гостеприимства, чтобы добиться от гостя помощи. Ах, Франсуа! Вы ужасно к нам…

– Оставим это, – неожиданно вмешался Андре-Луи. – Если Шабо так все воспринимает, мы не должны на него давить. Сегодня же вечером я повидаюсь с Жюльеном. Он поблагодарит меня за шанс, от которого Шабо отказался.

Шабо не на шутку встревожился.

– Вы чересчур торопитесь! – жалобно воскликнул он. – Вы пришли к решению, хотя мы даже не успели ничего обсудить. Неужто вы воображаете, что я стану сомневаться, требовать ли отмены запрета, если отчетливо увижу, что он противоречит интересам нации? Мы должны поговорить на эту тему еще, Моро. Изложите мне ваши доводы подробнее. А пока я поверю вам на слово, что они так весомы и убедительны, как вы утверждаете.