Япония, японцы и японоведы - Игорь Латышев

Все вместе на двух машинах мы прибыли в корреспондентский пункт "Правды", находившийся теперь несколько дальше от советского посольства, чем прежний корпункт, минутах в 20-30 ходьбы,- на той же, что и наше посольство улице, в квартале Акасака Хаттёмэ.

Теперь корпункт "Правды" был не дом-особняк, как прежде. Он находился в шестиэтажном здании, одна из четырехкомнатных квартир которого использовалась и под служебные и под жилые помещения. Здание называлось по-японски Аояма Дайити маншен и считалось по тем временам весьма престижным, многоквартирным домом, предназначенным для состоятельных людей. Первый этаж этого дома занимал нарядный вестибюль с помещениями для работников администрации и дежурных вахтеров. Чтобы попасть в помещение корпункта "Правды", находившееся на третьем этаже, надо было пройти в глубь вестибюля и затем подняться либо на лифте, либо по лестнице. Рядом с корпунктом на одной и той же лестничной площадке находилась еще одна квартира, в которой жил тогда какой-то американский бизнесмен.

Мой предшественник Аскольд Бирюков, как я быстро убедился, облюбовав "Аояма Дайити маншен", сделал очень удачный выбор. Корпункт "Правды" оказался, пожалуй, в одном из удобнейших для корреспондентской работы районов Токио. В десяти минутах езды от него находилось здание японского парламента, а в пятнадцати минутах - корпуса основных правительственных министерств и ведомств. Почти на равном расстоянии в двадцати минутах езды находились три самых оживленных торговых и увеселительных квартала японской столицы: Гиндза, Синдзюку и Сибуя. Напротив здания корпункта на противоположной стороне широкой улицы Аояма Дори в тенистом парке за каменными стенами был расположен дворец наследного принца, охранявшийся денно и нощно полицией. С корпунктом соседствовало большое число магазинов и лавок, а неподалеку, в районах Акасака и Роппонги, находились многолюдные вечерние кварталы с кафе, ресторанчиками и закусочными, где до поздней ночи можно было гулять, наблюдая веселое вечернее времяпрепровождение японцев. Было место и для дневных прогулок в знойные дни - тихий зеленый массив центрального кладбища Аояма боти.

Удачной оказалась и внутренняя планировка помещения корпункта. Свой рабочий стол с телефоном, книжный шкаф и сейф, как и мой предшественник, я поставил в самой маленькой из четырех комнат вдали от входной двери - рядом со спальной комнатой. А две комнаты у входа остались предназначенными для служебных целей: в одной из них находились столы японских работников корпункта: секретаря-референта и шофера, а другая, самая большая, стала гостиной, предназначенной для приема посетителей. Там находились диван, кресла, сервант и телевизор. Хозяйственная хватка Бирюкова проявилась и в том, что стоянку для машины корпункта он заполучил у администрации дома рядом с выходом во двор под бетонным навесом, что позволяло владельцу корпункта садиться в машину не опасаясь дождя.

Помощники-японцы были у меня новые: и секретарь-референт, и шофер. Их взял на работу еще Всеволод Овчинников. О секретаре Накагава Кэнъити мне предстоит писать еще не раз. Тогда он мне понравился: молодой, расторопный, предусмотрительный. Будучи выпускником Московского университета дружбы народов им. Патриса Лумумбы, Накагава не только хорошо владел русским языком, но и ясно представлял себе духовный мир и бытовые потребности наших людей, как и те политические установки, с которыми они приезжали в Японию. В ходе предшествовавшей работы с Овчинниковым и Бирюковым он вполне усвоил, какие стороны общественной жизни Японии интересовали корреспондентов "Правды" прежде всего. Такой навык был очень важен и при ежедневном просмотре японских газет, и при подборе тех авторитетных японских деятелей, к которым следовало обращаться с просьбами об интервью в случае каких-либо чрезвычайных событий. Выполнял Накагава-сан свою работу оперативно и добросовестно. Поначалу его взгляды на ход международных событий вроде бы совпадали с моими. А что касается деятельности компартии Японии, которой он как будто сочувствовал, то я старался избегать разговоров с ним на эту тему.

Понравился мне и новый шофер корпункта благообразный семидесятилетний старик Айко-сан (имени не помню). Находясь в дневные часы в помещении корпункта, он старался не сидеть сложа руки: то наводил блеск на капоте машины, то занимался уборкой помещения, то помогал Накагаве резать газеты и делать досье из газетных вырезок. Сын Айко-сана, как я с удивлением узнал, был президентом какой-то небольшой фирмы и не раз предлагал отцу уйти на покой и жить на его средства. Но такая зависимая жизнь, как объяснил мне Айко-сан, не отвечала его убеждениям и морали. Правда, спустя год-полтора после скоропостижной кончины своей любимой жены-старушки Айко-сан потерял интерес ко всему, загрустил, заболел и попросил освободить его от работы. После этого мне пришлось принять на работу другого японца-пенсионера Накадзаву, который и выполнял шоферские обязанности на протяжении всего моего тогдашнего пребывания в Японии.

Моими коллегами по журналистской работе в Токио стали в те годы отчасти уже знакомые мне люди. О Викторе Зацепине, бывшем моряке торгового флота, потом выпускнике Московского института востоковедения, а потом бессменном работнике ТАСС, я уже упомянул. В те годы среди корреспондентов по длительности пребывания в Японии его можно было считать ветераном номер один. С ним еще с конца 50-х годов у меня сохранились добрые доверительные отношения: совпадали наши взгляды и на обстановку в Японии, и на различные политические проблемы в нашей стране, и, в частности, на косность кремлевского руководства в подходах к решению конкретных вопросов советско-японских отношений. С другими тассовскими корреспондентами мои контакты были довольно ограниченными, за исключением лишь Михаила Демченко, с которым мы раза два совершали совместные поездки в отдаленные районы Японии.

Моим соседом по дому оказался собственный корреспондент "Известий" Вадим Кассис: известинский корпункт находился в том же здании Аояма Дайити Маншен, что и корпункт "Правды", только в другой секции и этажом выше. Кассис, мой ровесник, не знал японского языка, никогда ранее о Японии не писал, но по какой-то причине, скорее всего в силу приятельских отношений с руководством редакции "Известий", он оказался-таки в Японии. Правда, английским языком Кассис владел свободно. Пробелы же в своей японоведческой подготовке он восполнял бойкостью своего журналистского пера и умением быстро схватывать суть происходивших вокруг него событий. Надежным его помощником в работе стал секретарь корпункта "Известий" японец Кудо-сан опытный знаток русского языка, влюбленный почему-то в нашу страну еще с юношеских лет. В своих контактах с соотечественниками Кассис тяготел к посольству СССР, где он расположил к себе тогдашнего посла О. А. Трояновского и его супругу и по вечерам нередко проводил время в их компании. В японские дела Кассис глубоко не вникал, относясь ко всем японцам скептически, а чаще всего был склонен позлословить и рассказать о них что-нибудь забавное и смешное. Спустя года два его, правда, сменил другой известинский корреспондент Юрий Бандура - журналист иного склада, владевший японским языком, мечтавший о научной работе и намеревавшийся написать диссертацию по довоенному периоду истории Японии. Его публикации в "Известиях" были более содержательными, чем у Кассиса, но от углубленного изучения Японии его то и дело отвлекала молодая жена Вета, постоянно устраивавшая в помещении корпункта "Известий" застолья с посольскими и торгпредскими знакомыми. Меня такие застолья никогда не привлекали, а поэтому мои контакты с Бандурой были довольно редкими, хотя мы и жили в одном доме.