Весь Хайнлайн. Кот, проходящий сквозь стены - Роберт Хайнлайн

Я набрала в грудь побольше воздуху и выдохнула.

— Оно есть, сэр. Только вот как бы наша дочка Кэрол не оттеснила меня в сторону и не утерла мне нос.

— Ну уж нет! Кто старший по званию? У нас война. Пусть подождет своей очереди.

— Не поощряй Кэрол, если не хочешь этого всерьез, дорогой — для нее-то это серьезно.

— Что ж, не один, так другой — а я гораздо более высокого мнения о Бронсоне, чем о том прыщавом мальце, который испортил нашу Нэнси. А ты как считаешь?

— Ну конечно же. Однако у нас с тобой чисто теоретический спор: я потеряла всякую надежду заполучить сержанта Бронсона к нам домой. Во всяком случае, до конца войны.

— Я же сказал — не переживай. Одна птичка мне шепнула, что Бронсон скоро получит увольнительную на полнедели.

— О Брайан! — Я знала, что значит увольнительная на пол недели: ее давали тем, кого собирались отправить за море.

— Айра был прав: Бронсон рвется попасть «туда», и я внес его в список — из штата Першинга как раз поступил запрос на сержантов-инструкторов. А еще одна птичка мне сказала, что и мой рапорт удовлетворен — так что я должен быть дома в то же время. Теперь слушай. Я думаю, что смогу на сутки выставить его тебе под выстрел. Сумеешь обработать его за это время?

— О Господи, Брайан!

— Сумеешь или нет? Бывало, ты успевала с этим за час, имея только лошадку и двуколку; теперь в твоем распоряжении спальня для гостей с отдельной ванной. Чего тебе еще? Галеру Клеопатры?

— Брайан, лошадь с двуколкой давал мне отец, зная в чем дело, и активно содействовал мне. Теперь он почитает своим долгом стоять надо мной с ружьем — да не с дробовиком, а с двадцать восьмым калибром, и у него не дрогнет рука пустить его в ход.

— Э нет, генерал Першинг будет недоволен — хороший инструктор — большая редкость. Давай-ка я посвящу Айру в план операции, пока у меня не кончились монетки. Он там?

— Сейчас позову.

Сержант Теодор получил свой отпуск — с вечернего отбоя в понедельник до утренней поверки в четверг, и приехал-таки в Канзас-Сити. В то время на всех киносеансах обязательно показывали комедии — Джон Батти, Фатти Арбэкл, Чарли Чаплин, Кейсон Копе. На той неделе я перещеголяла Фатти Арбэкла и Кейсона Копса, вместе взятых, столько раз я вступала в ведро или падала на ровном месте.

Начать с того, что этот невозможный сержант Теодор появился у нас только во вторник пополудни, хотя Брайан говорил, что он должен добраться к утру.

— Где вы были? Почему так долго? — нет, ничего подобного я не сказала. Может, мне и хотелось — но я научилась не путать мед с уксусом еще в девичьи годы. Я просто взяла его за руку, поцеловала в щеку и сказала со всем отпущенным мне теплом: — Сержант Теодор… как хорошо, что вы дома.

За обедом я продолжала изображать Корнелию, мать Гракхов, спокойно улыбаясь, пока дети наперебой старались привлечь внимание сержанта, а также отца, который рвался поговорить с ним о военных делах. В конце обеда отец предложил (по предварительному сговору со мной), чтобы сержант Бронсон повез меня покататься, и подавил попытки младших увязаться с нами — особенно буйствовал Вудро, желавший, чтобы с ним одновременно играли в шахматы и везли его в Электрик-парк.

И вот мы с сержантом Теодором отправились в путь на самом закате дня, держа на юг. В восемнадцатом году восточная сторона Канзас-Сити практически кончалась на юге Тридцать девятой улицей, хотя границей города считалась семьдесят седьмая, поскольку Суоп-парк входил в черту города. В Суоп-парке было много уголков для влюбленных, но мне требовалось нечто гораздо более уединенное — и я знала такие места, ведь мы с Брайни в свое время облазили все боковые дороги в поисках «секс-пастбищ», как выражался Брайни, — полянок, которых не достигает коршуний глаз миссис Гранди.

Вдоль восточной стороны Канзас-Сити протекает Блю-Ривер. В восемнадцатом году на ней было много местечек — равно как и непролазных кустов, вязкой грязи, клещей, москитов и ядовитого плюща. Надо было знать, куда ехать. Проехав немного на юг и зная, где пересечь большие дороги на Сент-Луис и Фриско, можно было попасть в лесистую, поросшую травой лощину — не хуже, чем в Суоп-парке, но совершенно уединенную: с одной сто-ролы река, с другой — железнодорожная насыпь, а вела туда только одна узкая дорога.

Мне хотелось именно туда. К тому месту я испытывала особое чувство. Когда мы в двенадцатом году благодаря «Эль Рео Гранде» получили свободу передвижения, именно туда первым делом повез меня Брайни, чтобы насладиться любовью на природе. После этого замечательного пикника (мы брали с собой завтрак) я понесла Вудро.

Я хотела отдаться своей новой любви на том же самом месте — а потом подробно рассказать обо всем мужу и посмеяться с ним всласть, когда мы ляжем в постель. Брайни упивался моими интрижками и всегда с удовольствием слушал про них и до, и во время, и после наших с ним любовных игр — эти рассказы служили приправой к любви.

Брайан рассказывал мне и про свои приключения, но больше любил слушать про мои.

И я поехала с Теодором на то заветное место.

Времени у нас было в обрез: я обещала отцу, что мы управимся быстро — ну, положим еще полчаса или три четверти часа на чудесный, плавный повтор и вернемся где-то в пол-одиннадцатого, в одиннадцать.

— Я уже должна быть дома, когда ты вернешься из Арсенала, отец.

Отец согласился с моими расчетами — включая и необходимость повторить, если нам понравится в первый раз.

— Хорошо, дочка. Если задержишься — позвони, чтобы мы не волновались. И, Морин…

— Да, отец?

— Насладись от души, дорогая.

— Oh, mon cher papa, tu es aimable! Je t’adore![123]

— Обожай лучше сержанта Теда. Может, у него теперь долго не будет случая — так ты уж постарайся. Я люблю тебя, лучшая из девочек.

Обычно я, когда желаю быть соблазненной, решаю это загодя, создаю или помогаю создать удобный случай и содействую всем авансам номинального соблазнителя. (И наоборот: когда я не желаю быть соблазненной, то просто не допускаю удобного случая.) В ту ночь у меня не было времени на утонченный, подобающий леди ритуал. Был только один шанс и два часа на его осуществление — второго шанса не будет, Теодор уедет за море. Попрощаться с воином следовало сейчас.

Поэтому Морин вела себя не как леди. Как только мы свернули с бульвара Бентона и сумерки скрыли нас от посторонних глаз, я попросила Теодора обнять меня за талию. Когда он сделал это, я взяла его руку и положила на грудь. Большинство мужчин понимает это правильно.

Теодор тоже понял, и у него перехватило дыхание. Я сказала:

— Нам некогда стесняться, дорогой Теодоро. Не бойся ласкать меня.

Его ладонь охватила мою грудь.

— Я люблю тебя, Морин.

— Мы полюбили друг друга с первой встречи, — уточнила я. — Просто не могли об этом сказать, — я опустила его руку за ворот своего платья, и она обожгла меня.

— Да, — хрипло сказал он, — я не смел сказать.

— Ты бы никогда и не сказал, Теодор. Так что я решила набраться смелости и сказать тебе, что чувствую то же самое. Вот, кажется, и наш поворот.

— Да, кажется, он. Мне нужны обе руки, чтобы вести машину по этой дороге.

— Да, но только пока мы не доберемся до места. А там уже твои руки… и все твое внимание понадобятся мне…

— Да!

Теодор въехал в лощину, развернул автомобиль, выключил фары, заглушил мотор, поставил ручной тормоз и повернулся ко мне. Он обнял меня, и мы поцеловались, слившись друг с другом — наши языки, соприкасаясь и ласкаясь, сказали все без слов. Я испытывала полное блаженство. Я по-прежнему считаю, что по-настоящему глубокий поцелуй более интимен, чем совокупление; женщина не должна так целоваться, если не намерена сразу же после этого поцелуя отдаться мужчине так, как он хочет.

И я без слов сказала это Теодору. Как только наши языки встретились, я подняла юбку и положила его руку себе между ног. Он еще колебался, и я направила его руку повыше.

Колебания кончились — Теодору нужно было только дать понять, что я знаю, чего хочу, и что все его действия будут приветствоваться. Он нежно потрогал меня, потом просунул внутрь палец. Я дала ему войти, а потом стиснула изо всех сил — и поздравила себя с тем, что неустанно упражнялась с тех пор, как родила Этель — целых два года. Люблю удивлять мужчин силой своего сфинктера. Дети так растянули мой проход, что я, если бы не работала над собой непрерывно, стала бы «широкой, как амбарная дверь, и расхлябанной, как старый башмак» — так говорил отец, по совету которого я и следила за собой с самого начала.

Теперь мы отбросили всякое стеснение и действовали без оглядки. Но я хотела еще кое-что ему сказать, поэтому чуть отвела свои губы и со смешком, щекочущим ему рот, проговорила:

— Ты не удивился, что я без панталон? Я их сняла, когда поднималась наверх… не могла же я прощаться с моим бравым воином в панталонах. Смелей, любимый мой солдат — мне ничего не будет, я в положении.