Люди в летней ночи - Франс Силланпяя

Успела подкатить и вторая машина с Хелкой и Арвидом. Услыхав, в чем дело, они попросили, чтобы и их взяли туда. Обещали, что за это удовольствие доставят потом доктора домой быстрее, чем тот рысак.

— Ну, в таком случае рысаку можно отправляться восвояси. Нет, стоп, черт возьми, а как же мои инструменты?.. Придется все-таки попросить этого косаря задержаться… Прямо-таки настоящее осложнение.

Все устроилось. Экипаж первой машины пошел в дом, а второй — на берег и сел там вместе с другими в моторку, которая сразу же погнала в обе стороны от своего носа равномерные волны по спокойной утренней глади озера. Сидящие в лодке хотя и видели отдельных ранних косарей, но тарахтения косилок услышать не могли.

Когда половина водного пути была преодолена, кто-то заметил, что у ворот Телиранты остановилась лошадь с повозкой, а в ней мужчина. Из лодки стали махать руками и даже кричать. Было видно, как телирантский батрак остановил свою пароконную косилку, спустился с дороги и подошел на какой-то миг к только что прибывшему, после чего тот развернул повозку и, стараясь заставить свою клячу бежать, дергал вожжи и шлепал ими ее по спине.

— Думаю, мужик теперь зря торопится, поскольку это началось уже, видимо, давно, и жена его прежде всегда прекрасно с этим справлялась, — сказал доктор.

— И сколько же раз уже доводилось посещать Турку[28] за казенный счет — вот как теперь? — спросил констебль насмешливо.

— Приходилось самому бывать там по пустякам, но теперь-то уж точно, съездим за убийство, — ответил Салонен, пытаясь бодриться. — Хотя я в этом и не виноват. Он раздразнил меня.

— Так оно всегда и получается в этом мире, что и невинный туда попадает, и виноватый, — так вот и этот, судя по твоим словам, выходит, попал туда, на телегу могильщика. Я за свою жизнь многим мужикам заковал ноги в кандалы, и большинство было «невинными». Хе-хе.

Констебль бывал в наилучшем расположении духа, когда вот так, завершив дело, он беседовал с арестованным в умеренно назидательной манере. Мужчины брели по следу прошедшего до них тут по росной траве врача, но их походка могла быть какая угодно, ибо на всех была обувь с высокими голенищами и они могли не опасаться, что промочат ноги, в этом у них было преимущество перед доктором. И они без зазрения совести топтали сочную траву, принадлежащую хозяйству.

Выйдя на дорогу, группа разделилась.

— А ленсман сказал, куда мне этих-то везти? Станет он их допрашивать нынче же ночью, или мне везти их к нам, в арестантскую?

— Да уж ленсман для начала всегда допрашивает сразу, в любое время.

— Ну, тогда повезу их туда, — покорно сказал возчик и голосом подал знак лошади. И здесь опять возникла такая же ситуация, как только что перед тем на поле: ничего не значили ни Салонен, чувствовавший себя главным в этих событиях, ведь он заставил поездить даже господ, ни тем более Матти, этот смешной взрослый мужик, хотя речь-то шла о них. Запой песню — и то не поможет, не стоит и стараться.

Не стоило больше стараться и в пути, ибо земля и небо были уже в ином настрое, им даже самая красивая песня не подошла бы. Уже явно чувствовалось влияние восходящего солнца: страстно заливались пичуги, и большая стая ворон, встревоженно взлетевших впереди с ворот спящей избы, резко закаркала. Когда же выехали на такое место, откуда было далеко видно в разные стороны, там и сям уже тарахтели косилки. В напряженных движениях лошадей, в голосах мужчин и в том, как они правили вожжами, — во всем этом было рвение раннеутреннего труда. Одна из самых горячих трудовых недель года в хозяйствах началась. В течение этой недели ни у кого не будет охоты до ночных похождений; съев ужин и жарко нахлеставшись в сауне веником, мужчина вытягивается на несколько часов в глубоком мужицком сне.

Лишь в отдалении, в конце недели, маячат первые возможности чего-то такого. Тогда опять на молодом крестьянине будет чистая сорочка, тогда он отправится в непредсказуемые вечерние похождения… Нога будет ступать легко, а за лентой шляпы, может быть, окажется цветок. Тогда уже и луна будет выглядеть совсем по-другому, а медвяные цветочные моря лугов сменятся лесом вешал для сена, что в глазах работящего мужика не менее красиво.

Но никто не думал ни о чем таком, приступая к работе в это утро. Мысль простиралась вперед лишь настолько, чтобы можно было на основании своего опыта попытаться определить — удержится ли сухая погода. Если шмель зол и жалит, это может означать, что днем внезапно пойдет дождь, хотя утро и было самым замечательным за весь сезон. Где-то такой косарь оказался на краю покоса, у ограды, тянущейся вдоль дороги, как раз в тот момент, когда приближалась телега с арестованными. Косарь остановил пароконную косилку, чтобы дать лошадям передышку — пусть пощиплют и травку, если им не помешает множество жалящих насекомых. До косаря доносилось ритмичное — в такт бега лошади — позвякивание кандальных цепей: стражник снял с рук Салонена и Пуоламяки соединявшие их в пару наручники и надел им на ноги настоящие кандалы, которые привез с собой.

Косарь уже слыхал, что в соседней деревне вечером подрались сплавщики, теперь он сам смог увидеть, каких увозили — двух бледных мужчин, один из которых был еще совсем молод. Особой жалости к ним косарь не ощутил. Вдоволь насмотревшись им вслед, он вспрыгнул на сиденье косилки, и в душе его было что-то вроде благодарной уверенности. И когда он прикрикнул на лошадей, в голосе его звучала скорее бодрость, нежели озабоченность.

Настоящее будничное утро понедельника началось после того, как постепенно совсем просветлела эта воскресная ночь.

Старая хозяйка Телиранты — мать горячо любимого ею нынешнего хозяина — с начала ночи следила за ходом событий. Она знала, что молодежь с гостями уехала на машинах в город — на машинах гостей, своя-то машина оставалась по-прежнему в сарае. Она также знала, что невестка еще вечером отправилась в Сюрьямяки, поскольку туда следовало поехать тому, кто понимает побольше, чем простая деревенская баба. И старая хозяйка была озабочена задержкой невестки, но когда сын на ее расспросы ответил улыбаясь — он явно был в добром настроении, — она в конце концов отправилась спать.

Но заснуть сразу не смогла. И казалась какой-то весьма далекой даже мысль, что сон придет, едва растянешься на постели. И было много чего другого, что ее разум не мог уже больше вообразить, но что она еще помнила с полнокровных, замечательных дней своей молодости… И она почти позавидовала Хелке, чью душевную и физическую красоту даже в старости старая хозяйка инстинктивно предугадывала.

Сон просто не шел к ней. Она несколько раз вставала, подходила к окну, потом снова ложилась. Разок она даже заглянула в другую комнатку, посмотрела на кровать Хелки — будто и без того не знала, что постель оставалась нетронутой, впрочем, она и почти всегда выглядела так, хотя девушка и спала в ней… И, будучи еще на ногах, старая хозяйка не упустила случая поглядеть, как всегда, в окно, удостовериться, какая погода на дворе, и предугадать, какая будет. Про будущее она знала наверняка лишь то, что завтра, в понедельник, будет вёдро. Ни малейшей тучки не было видно нигде. Зато видны были луга, как свои — телирантовские, так и той деревни, что за озером. Она теперь уже стара, но в свое время, молодой женщиной, накосила вручную немало сеновалов. Многие батраки, надеясь на успех, заигрывали с нею взглядом, отбивали ей косу… Так уж получилось, — как и то, что сыну ее, нынешнему хозяину Телиранты, почти пятьдесят. И жена у него великолепная, она лишь на несколько лет моложе его… Да и Сельма уже большая девочка; каждый раз, когда возле нее оказывается какой-либо молодой мужчина, как теперь этот Ханну — прямо-таки досада берет. Сельма и Хелка — до чего же замечательные обе — Господни творенья! Предстоит ведь и им, по предписанию Божьему, исполнить то призвание, которое исполнила и их бабушка — однако же эта мысль странно беспокоила старую хозяйку. И она всегда была почти готова сама, за своих внучек, произвести на молодых людей самое лучшее впечатление.

Но нынче старая хозяйка была в одиночестве, или вдвоем — со своим собственным старым «я». Удивительным образом вспомнилась сейчас вся прожитая жизнь. Она казалась себе все еще той же самой молоденькой девчонкой, какой была тогда, когда начала ощущать себя человеком. Она поглядела на свою руку, теперь уже старую, худую и жилистую, но рука показалась ей похожей на ту ручку ребенка, которую она вот так же рассматривала однажды впервые. Она глянула наружу в летнюю ночь — или сейчас уже утро? — там, по крайней мере, эти водные пространства были совершенно такими же, как и в дни ее молодости, когда ходили на веслах и днем и ночью. И часть построек в усадьбе теперь была иной, однако участки были прежние, и те же ели стояли на склонах гор, изрезанных пещерами. Она дивилась на самое себя, что сейчас вот так посмотрела на все это и что память о всевозможных вещах сейчас так печалит ее.