Дорога в Сарантий - Гай Кей

Этот мир окружал его со всех сторон, даже под осенним дождем: моряки, чайки, торговцы едой, таможенники, нищие, утренние проститутки, укрывшиеся на портиках, рыбаки с удочками, ловящие с причала осьминогов, дети гавани, за брошенную монетку привязывающие корабельные канаты. Летом они ныряют. Но сейчас слишком холодно. Он уже бывал здесь раньше, много раз. Тогда он был другим человеком. Молодым, гордым, гоняющимся за тайнами и загадками бессмертия, которые можно открыть, подобно устрице, и найти внутри жемчужину.

Он подумал о том, что у него почти наверняка есть здесь дети. Ему не пришло в голову отыскать их. Нет смысла, не время. «Это будет означать потерю целостности», — подумал он. Чистой сентиментальностью. Престарелый отец во время последнего, долгого путешествия пришел обнять своих дорогих детей.

Это не о нем. Он никогда не принадлежал к таким людям. Он предпочел объятия полумира.

— Он ушел? — спросила Тереза из мешка. Все семеро лежали там, невидимые, но не получившие приказа молчать. Он никогда не приказывал им молчать.

— Корабль? Да, ушел. На юг.

— А мы? — Тереза обычно говорила за остальных, когда они соблюдали порядок: привилегия сокола.

— Мы тоже уходим, моя дорогая. Уходим прямо сейчас.

— В дождь?

— Мы и раньше ходили под дождем.

Он нагнулся, вскинул на плечо мешок, гладкие, гибкие кожаные ремни легко пристроились на плече. Груз не казался тяжелым, даже через столько лет. «Так и должно быть», — подумал он. У него там одна смена одежды, немного еды и питья, нож, одна книга и птицы. Все птицы, все отобранные и искусно изготовленные птичьи души — результат его смелости и темного мастерства.

На столбике сидел мальчишка лет восьми и наблюдал, как он смотрит вслед кораблю. Зотик улыбнулся, сунул руку в кошелек у пояса и бросил ему серебряную монету. Мальчик ловко поймал ее и широко раскрытыми глазами уставился на серебро.

— За что? — спросил он.

— На счастье. Поставь за меня свечку, малыш.

Он зашагал прочь, опираясь на посох, сквозь дождь, с высоко поднятой головой и прямой спиной, на северо-восток через город, чтобы выйти на имперскую дорогу через обращенные к суше ворота, как поступал столько раз давным-давно. Но теперь ему предстояло сделать нечто совсем другое: закончить тридцатилетнюю историю, историю жизни, которую невозможно рассказать, вернуть птиц домой, чтобы их призванные и собранные им души могли обрести свободу.

Тот крик вдалеке был посланным ему сообщением. Он думал, когда был молод, читая древних авторов, работая над необыкновенным, устрашающим опытом по алхимии, что жертвоприношение в лесу Саврадии имеет здесь самое важное значение, дань уважения силе, которой поклонялись в этом лесу. Что души тех, кого отдали лесному богу, — всего лишь отходы, что они не важны, их можно свободно забрать, если овладеть соответствующим темным искусством.

Но это не так. Все наоборот. Он действительно открыл, что обладает этим знанием, внушающей ужас и восторг способностью совершать перемещение душ. Но в начале этой осени, стоя во дворе своего дома утром, он услышал внутри себя голос, позвавший из Древней Чащи. Линон, своим собственным, женским голосом, — он слышал его только один раз, сидя в укрытии, когда ее убили в лесу, — и он, уже старый человек, понял, в чем ошибался много лет назад.

То, что обитало в том лесу, требовало отдать души. Их нельзя было забирать.

Что ждет его самого среди деревьев, Зотик не знал, хотя он когда-то взял нечто, ему не предназначенное, а равновесие и возмещение лежали в основе его собственного искусства и тех наук, которые он изучал. Только глупец не признается в своем страхе. Дар предсказания не входил в перечень его достоинств. В мире существуют силы, более могучие, чем правители.

Он думал о юной царице, плывущей на корабле. Он думал о Линон: о том самом первом разе, пронизывающем до костей страхе, о силе и благоговении. Холодный дождь, хлеставший сейчас ему в лицо, был тем поводком, который привязывал его к этому миру. Он прошел по Мегарию и достиг стен, увидел дорогу, ведущую в открытые ворота, и в серой дали впереди замаячила Древняя Чаща.

Тут он остановился, всего на мгновение, глядя на нее, и почувствовал сильное биение смертного сердца в своей груди. Кто-то налетел на него сзади, выругался по-сарантийски и пошел дальше.

— Что там? — спросила Тереза. Сокол, который быстро соображает.

— Ничего, дорогая. Воспоминание.

— Почему воспоминание — это ничего?

Действительно, почему? Он не ответил, пошел дальше с посохом в руке, через ворота. Переждал в канаве, пока проедет компания купцов на конях со своими нагруженными мулами, потом снова зашагал. Столько раз он шагал здесь один осенним утром, он уже смутно это помнил, в поисках славы, знаний, скрытых тайн мира. Полумира.

К полудню он уже шел по главной дороге, бегущей на восток, и огромный лес шагал вместе с ним, с северной стороны, очень близко.

Он оставался там на протяжении всех следующих дней пути, под дождем, под бледными, недолгими проблесками солнечного света. Мокрые, тяжелые, разноцветные листья почти все уже опали. Из угольных ям поднимался дым, вдалеке стучали топоры, слышалось журчание невидимого ручья, южнее дороги паслись овцы и козы, стоял одинокий пастух. Однажды из леса выскочил дикий кабан, а затем, ошеломленный внезапным светом, так как облака открыли солнце, метнулся назад, в темноту, и исчез. Лес оставался на месте и по ночам, за закрытыми ставнями постоялых дворов, где Зотика уже никто не помнил в общем зале и никто не узнавал после столь долгого перерыва. Там алхимик ел и пил в одиночестве и не водил наверх девушек, как когда-то, а с первыми лучами рассвета уже шагал дальше.

И лес был там, на расстоянии броска камня мальчишки от дороги, ближе к вечеру последнего дня, когда вечерний мелкий дождь уже кончился и заходящее солнце стояло низкое и красное у самой земли. Зотик отбрасывал длинную тень вперед, когда проходил через деревню, которую помнил. Сейчас, в конце холодного дня, ставни были закрыты, и на единственной улице не оказалось ни души. Тень привела его вскоре после деревни к постоялому двору, где он всегда останавливался до того, как выходил в темноте, перед рассветом, и делал то, что он делал в День Мертвых.

Зотик в нерешительности остановился на дороге возле постоялого двора. Из-за забора доносились разные звуки. Ржание коней, потрескивание катящейся телеги, стук молота на кузнице, болтовня конюхов. Залаяла собака. Кто-то рассмеялся. Подножия гор, которые загораживали береговую линию и море, поднимались за постоялым двором, луг в сумерках был усеян козами. Ветер стих. Зотик оглянулся назад, на красное солнце и подсвеченные красным облака на горизонте. Они обещали завтра лучший день. В гостинице должен гореть очаг, там подогревают вино с пряностями, чтобы согреться.