Люби меня - Елена Тодорова

42

Вот это совсем другой разговор.

© Александр Георгиев

Чуть больше месяца спустя,

11 октября.

– Уже уходишь? – прилетает в спину от отца.

Я сжимаю руки в кулаки. Громко сглатываю. Вот только собравшаяся во рту слюна слишком вязкая, чтобы быстро от нее избавиться. Хочется протолкнуть образовавшуюся в глотке горечь. Чем угодно протолкнуть. Но на столике рядом только какая-то алкогольная бурда, а мне еще садиться за руль. Не хочу, чтобы Соня, почувствовав запах, расстраивалась и ругала меня.

Перевожу дыхание. Оборачиваюсь.

– Я предупреждал, что буду только до десяти, – припоминаю сухо.

– К ней поедешь?

Отец не скрывает своей злоебучей брезгливости. Но я делаю вид, что мне на нее, равно как и на него, похрен. Прежде всего, перед самим собой. Иначе… Не приведи Господь, дать выход потоку всех тех эмоций, что я весь этот месяц топил.

Смотрю сквозь него. На расфуфыренную толпу безликих для меня людей.

Кажется, физически ощущаю, как в кровь выпрыскивается адреналин. Молоточками начинает стучать пульс в висках. Он перебивает монотонную джазовую хрень, которая правит этим гребаным балом. Во мне вскипает агрессия, но я удерживаю это пламя внутри себя, как и во все последние дни, с того момента, как обнаружил маму на полу ее кабинета без сознания. Минуты ожидания «скорой» были самыми худшими и самыми, мать вашу, длинными за всю мою треклятую жизнь.

Да и потом… Мой мир претерпел изменения. Вынужденно. Но факт остается фактом: я больше не могу делать все, что мне заблагорассудится.

– Ее зовут Соня, – извещаю не в первый раз. Отличительно холодным тоном. – И да, я еду к ней.

– Сколько можно? До чего мать довел! Тебе мало? Никак не уймешься! – толкает отец, и я понимаю, что он, блядь, как нередко случалось за этот месяц, перебрал с алкоголкой. – Неужели тебе какая-то скользкая пизденка дороже родной матери?!

Я стискиваю зубы с такой силой, что кажется, крошу, на хрен, эмаль.

Может, я реально урод?

С трудом сдерживаюсь, чтобы не ввалить родному отцу. Да так, чтобы треснула не только маска паскудной надменности, но и сама рожа.

Кого он строит из себя? Кто еще кого на пизду променял?! Как он, сука, смеет говорить что-то о моей Соне?! Кто он, блядь, такой, чтобы затягивать нашу любовь в свое болото?!

– Что ты молчишь? А? Александр? Довел мать до микроинсульта! И продолжаешь вытирать о нас ноги?!

– Мы с мамой все решили, – цежу я, только чтобы заткнуть отца. Нет сил слушать эту грязь. Нет желания позволять ему себя выворачивать. И без того тонны эмоций прожигают нутро. Сам не знаю, как держусь. Наверное, меня все-таки вышколили роботом. – У нас договор. Я свою часть выполняю.

И папа, конечно же, тоже в курсе условий.

Я притормаживаю со свадьбой и появляюсь на всех важных мероприятиях с семьей. Они не препятствуют нашим с Соней встречам.

Так какого черта он убухивается и ебет мне мозг?

Напрягаюсь сильнее, когда отец шагает ко мне вплотную и, глядя прямо в глаза, значимо стискивает мое плечо.

Сердце дает шумы и помехи. Но я упорно заряжаю себе, что сохраняю контроль.

– Знаешь, как я испугался? – задвигает папа доверительным, а если точнее, пьяным шепотом. – Как представил, что Люды может не стать… Все остальное – такие мелочи… – с кривой усмешкой качает головой.

Познал, блядь, философию. В глазах стекло. Молчу, что поздно. Вообще молчу. Язык распух. Я еще сомкнул все настолько, что кажется, глотку полностью перекрыл. Не хочу выдавать то, что чувствую. Не могу, блядь. Но… По окаменевшей щеке соскальзывает одинокая слеза.

Карусель в моей груди закручивается. Выносит залежи страхов. Дна не ощущаю. Захлебываюсь. И все это – не пошевелившись. Не дернувшись ни одной мышцей.

– Может, мы тебе не говорили, сын… – сжимает мое плечо крепче, не замечая того, что оно сейчас вообще не живое. Тупо сталь. Быть роботом – единственный выход, чтобы справиться. – Но, поверь, так, как мы с мамой, тебя никто любить не сможет. Никто, сын-на. Семья – прежде всего, сынка, – похлопывание по щеке с тем же оцепенением выдерживаю. – А бляди… Они все одинаковые, Сашик, – ухмыляется ценитель. Я опускаю веки, чтобы не видеть. Скриплю зубами и сглатываю очередную порцию яда, в котором варюсь. – Ебаться надо научиться так… – уши режет мерзкий смех. – Так, чтобы никто не знал, сына… Так, чтобы это не разрушало твою жизнь…

– Ладно, – хрипло выталкиваю я. – Это все? Можно идти? Я сыт по горло этой гнилью.

Отец продолжает отрешенно ухмыляться. И в таком виде он сейчас вернется к гостям? Мне за него стыдно. А мать ему еще настреляет. Она, может, физически и ослабла после приступа, но на характере ее это не сказалось. При необходимости продолжает высекать искры из металла.

– Иди. Только попрощайся сначала с мамой, – похлопывая меня по плечу, толкает обратно в зал. – Давай-давай… Ей будет приятно.

– Пап…

– Слышал, что у Чарушиных? У Татьяны онко… – контрольный в голову. – Ты понимаешь… Понимаешь, как эта жизнь коротка и непредсказуема?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍