Гоголь в жизни - В Вересаев

И. И. Ясинский со слов Михольского. Анекдот о Гоголе. Ист. Вестн., 1891, июнь, 596.

После Италии мы встретились с Гоголем в 1848 году в Киеве, и встретились истинными друзьями. Мы говорили мало, но разбитой тогда и сильно больной душе моей стала понятна болезнь души Гоголя... Мы встретились у А. С. Данилевского, у которого остановился Гоголь и очень искал меня; потом провели вечер у М. В. Юзефовича. Гоголь был молчалив, только при расставании он просил меня, не можем ли мы сойтись на другой день рано утром в саду. Я пришел в общественный сад рано, часов в шесть утра; тотчас же пришел и Гоголь. Мы много ходили по Киеву, но больше молчали; несмотря на то, не знаю, как ему, а мне было приятно ходить с ним молча. Он спросил меня: где я думаю жить? - "Не знаю,- говорю я: вероятно, в Москве".- "Да,- отвечал мне Гоголь,- кто сильно вжился в жизнь римскую, тому после Рима только Москва и может нравиться". Тут, не помню, в каких словах, он передал мне, что любит Москву и желал бы жить в ней, если позволит здоровье. Мы назначили вечером сойтись в Лавре, но там виделись только на несколько минут: он торопился.

Ф. В. Чижов. Кулиш, II, 240.

Узнали соседи, что Гоголь возвратился из святых мест, съехались к его матери и желали видеть Гоголя. Гоголь жил в отдельном флигеле. Свиделись с ним соседи и начали расспрашивать о святых местах.- "В святых местах перебывало так много разных путешественников и в разное время, и так много о них написано, что я ничего не могу сказать вам нового",- был ответ Гоголя.

Т. Г. Пащенко по записи В. Пашкова. Берег, 1880, № 268.

Мне кажется, брат был разочарован поездкой в Иерусалим, потому что он не хотел нам рассказывать. Когда просили его рассказать, он сказал: "Можете прочесть "Путешествие в Иерусалим". По его действиям, как я {428} замечала, видно, что он обратился более всего к евангелию, и мне советовал, чтобы постоянно на столе лежало евангелие. Он всегда при себе держал евангелие, даже в дороге. Когда он ездил с нами в Сорочинцы, в экипаже читал евангелие. Видна была его любовь ко всем. Он своими трудовыми деньгами многим помогал, и сам не нуждался и ни в чем себе не отказывал.

О. В. Гоголь-Головня, 55.

7, 8, 9 июля (июня).- Брат приехал. Ужасная тоска. У нас холера: пять человек умерло. Дай бог, чтоб этим кончилось.

Ел. В. Гоголь. Шенрок, IV, 704.

Я еще ни за что не принимался. Покуда отдыхаю от дороги. Брался было за перо, но - или жар утомляет меня, или я все еще не готов; а между тем чувствую, что, может, еще никогда не был так нужен труд, составляющий предмет давних обдумываний моих и помышлений, как в нынешнее время.

Гоголь - П. А. Плетневу, 7 июня 1848 г., из Васильевки. Письма, IV, 195.

Теперь тысячами вокруг болеют и мрут. В Полтавской губернии свирепствует холера почти повсеместно, и в самой Полтаве.

Гоголь - С. Т. Аксакову, 8 июня 1848 г., из Васильевки. Письма. IV, 197.

Я покуда, слава богу, еще здравствую и живу, хотя время не весьма здоровое и вокруг везде болезни. Еще не принимаюсь серьезно ни за что и отдыхаю с дороги, но между тем внутренне молюсь и собираю силы на работу. Как ни возмутительны совершающиеся вокруг нас события (повсеместные революционные движения в Западной Европе), как ни способны они отнять мир и тишину, необходимые для дела, но тем не менее нужно быть верну главному поприщу; а о прочем позаботится бог.

Гоголь - В. А. Жуковскому, 15 июня 1848 г., из Полтавы. Письма, IV, 201.

Жары невыносимые: нет сил ни работать, ни даже лечиться; одно, что решаюсь употреблять,- это купанье.

Гоголь - С. П. Шевыреву, 18 июня 1848 г., из Васильевки. Письма, IV. 204.

Пишу тебе больной, едва оправившийся от изнурительного поноса, который в три дня оставил от меня одну тень. Впрочем, это, слава богу, еще не холера, а просто понос от нестерпимых жаров, томительнее которых, я думаю, не бывает в самой Африке. Никакого освежения, даже по ночам. Холера везде вокруг... Обяжешь меня, если вышлешь мне из своих денег, какие найдутся у тебя под рукой, хоть рублей 150 сер. Я совсем на безденежье. Вокруг - тоже ни у кого, начиная с моих родных, которым должен буду помочь. Голод грозит повсеместный. Хлеба, покуда, еще нечего даже собирать: все не выросло и выжглось так, что не жнут, а вырывают руками по колоскам. Надежда есть еще кое-какая на поздние хлеба, особенно {429} на гречу, если перепадет несколько дождей и засуха не будет так жестока. Я ничего не в силах ни делать, ни мыслить от жару. Не помню еще такого тяжелого времени.

Гоголь - А. П. Плетневу, 7 июля 1848 г., из Васильевки. Письма, IV, 207.

Я слаб после недуга, от которого еще не оправился как следует. Какое убийственно нездоровое время и какой удушливо-томительный воздух! Только три или четыре дня по приезде моем на родину я чувствовал себя хорошо; потом беспрерывные расстройства в желудке, в нервах и в голове от этой адской духоты, томительнее которой нет под тропиками. Все переболело и болеет вокруг нас. Холера и все роды поносов не дают перевести дух. Тоска еще более от того, что никакое умственное занятие не идет в голову: даже читать самого легкого чтения не в силах.

Гоголь - С. Т. Аксакову, 12 июля 1848 г., из Васильевки. Письма, IV, 209.

Прежде, когда он приезжал, то занимал комнату в доме с нами; а как сестры заняли его комнату, тогда он постоянно в флигеле занимался. В одной комнате стояла его кровать и конторка, на которой он занимался, а в другой комнате, между окнами - ломберный стол; там лежали его книги, которые он с собою привозил. Потом заказал столяру полки, вроде этажерки, на тот стол поставил для книг. Конторку желтую, на которой он прежде занимался, также сестры заняли, то он заказал сделать себе черную конторку. В этой самой комнате еще стоял диван, перед диваном круглый стол, по бокам кресла; там он пил кофе, а третьей комнаты не занимал. Вставал он в шесть часов, выпивши кофе, занимался. Писал на конторке, всегда стоя. До обеда мы не виделись с ним, потом, погуляв в саду, приходил к нам. В час обедали, после обеда в гостиной с нами посидит два часа, и все за работой; и он придумал себе работу: раскрашивал библейские картины, говорил, чтобы я эти картины раздала мужикам и рассказывала им историю этих картин. Потом отправлялся пешком в Яворивщину, но что он там делал - не знаю. Возвращался на вечерний чай, за чаем разговаривал, но о чем - я не слышала. После чая отправлялся в флигель. И так он проводил время каждый день.

Я стала примечать, что он любит, то приготовляла ему. За обедом я ставила перед его прибором две маленькие вазы варенья, какие он любил; водку он просил настаивать на белой нехворощи; говорил, что она полезна. За обедом я всегда около него сидела. Всякий раз, когда увидит, что я любимое его поставлю, всегда с улыбкой кивнет головой. Бывало, как я увижу, когда он перед обедом ходит в саду, я тотчас иду в сад, и он с улыбкой встречается. Всякий раз его улыбка меня в восторг приводила; всегдашнее мое желание было все сделать, что ему нравится.

Раз мы были в церкви, он увидел, что священник нам раздавал просфоры, а людям - никому. Когда возвращалися из церкви, он шел со мною, положил на мое плечо руку и просил, чтобы я велела на каждое служение печь по 25 просфор и на четыре части нарезать, отправлять в церковь, чтобы священник раздавал людям; а чтобы не брать у матери муки,- "я буду тебе высылать деньги на муку", а пока дал 25 рублей, и я это вполне {430} выполнила. Потом он предложил мне: "Хочешь, пойдем к мужикам, посмотрим, как они живут". Я с удовольствием пошла с ним. Входим в первую избу, там застали только одну молодицу. Она с таким радушием просила нас садиться на лавку, говорила: "А мени сю ничь приснилось, что в мою хату влетели дви птычки. Оцеж против того и приснилося, що вы пришли". В это время положила солому в печь и сжарила нам яишницу; чтобы ее не обидеть, немного поели. Потом пошли в другую избу. Там увидели - в сенях чистота, аккуратно висели ведра и разные хозяйственные принадлежности; как видно, зажиточный мужик. И в хату взглянули, но нас не просили садиться. Брат посмотрел и похвалил его, сказал: "Видно, что трудящиеся люди". А к другому зашли - в сенях пустота, в хате тускло. Брат сказал ему: "Надо трудиться и стараться, чтобы у вас все было". Дальше не захотел: на трех хатах увидел, как они живут.

В другое время брат предложил мне поехать к жнецам; в то время был плохой урожай и хлеб такой низкий был, что нельзя было жать, и они руками вырывали с корнями. Мы подъехали к жнецам; брат встал, подошел к ним, спрашивал: "Тяжелее рвать, как жать?" - "Жать легче, а рвать - на ладони мозоли понабилися". А он сказал им в утешение: "Трудитеся, чтобы заслужить царство небесное". Потом заехали в пасеку; тогда был пасечник старичок. О чем они говорили, не слыхала, только последние слова: "Чем старее, тем больше будешь спасаться".- "Э, ни, пане, бильше греха наберется". Потом отправился домой.

О. В. Гоголь-Головня, 33.

Мы шли с братом из Яворивщины; он остановился посмотреть, как бабы работают: хлеба из земли вытаскивают. Стали плакаться бабы, как им трудно теперь, как руки саднят, болят. А брат утешал их; - "Это хорошо, что так теперь страдаете, зато будет вам блаженство в царстве небесном". Был у нас в Яворивщине старик пасечник, и тоже при мне он стал брату жаловаться, как трудно ему старость переносить. И ему тоже брат сказал: - "Это хорошо, что трудна тебе старость: выстрадаешь себе царство небесное". А пасечник ответил: - "Эх, пан, что больше живешь, то больше греха наберешься!" Часто брат давал деньги для помощи истинно нуждающимся. Если ему говорили, почему он о себе не думает, что самому ему понадобятся деньги, он отвечал: - "Я и думаю о себе. Это я взаймы даю: на том свете я получу обратно".