Унесенные ветром. Том 2 - Маргарет Митчелл

— Ты выставляешь себя на посмешище, — раздраженно сказала она как-то ему, — и я просто не понимаю, зачем тебе это.

— В самом деле? Ну, и не поймешь. А объясняется это тем, что малышка — первый человечек на свете, который всецело и полностью принадлежит мне.

— Но она и мне принадлежит!

— Нет, у тебя еще двое. Она — моя.

— Чтоб ты сгорел! — воскликнула Скарлетт. — Ведь это я родила ее, да или нет? К тому же, дружок, я тоже твоя. Ретт посмотрел на нее и как-то странно улыбнулся.

— В самом деле, моя прелесть?

Только появление Мелли помешало возникновению одной из тех жарких ссор, которые в последние дни так легко вспыхивали между супругами. Скарлетт подавила в себе гнев и отвернулась, глядя на то, как Мелани берет малышку. Решено было назвать се Юджини-Виктория, но в тот день Мелани невольно нарекла ее так, как потом все и стали звать девочку, — это имя прочно прилепилось к ней, заставив забыть о другом, как в свое время «Питтипэт» начисто перечеркнуло Сару-Джейн.

Ретт, склонившись над малюткой, сказал в ту минуту:

— Глаза у нее будут зеленые, как горох.

— Ничего подобного! — возмущенно воскликнула Мелани, забывая, что глаза у Скарлетт были почти такого оттенка. — У нее глаза будут голубые, как у мистера О’Хара, как.., как наш бывший голубой флаг: Бонни Блу[28].

— Бонни-Блу Батлер — рассмеялся Ретт, взял у Мелани девочку и внимательно вгляделся в ее глазки.

Так она и стала Бонни, и потом даже родители не могли вспомнить, что в свое время окрестили дочку двойным именем, состоявшим из имен двух королев.

Глава 51

Когда наконец Скарлетт почувствовала, что она снова в состоянии выходить, она велела Лу зашнуровать корсет как можно туже — только бы выдержали тесемки. Затем обмерила себе талию. Двадцать дюймов! Она громко охнула. Вот что получается, когда рожаешь детей! Да у нее теперь талия, как у тети Питти, даже шире, чем у Мамушки.

— Ну-ка, затяни потуже, Лу. Постарайся, чтобы было хоть восемнадцать с половиной дюймов, иначе я не влезу ни в одно платье.

— Тесемки лопнут, — сказала Лу. — Просто в талии вы располнели, мисс Скарлетт, и ничего уж тут не поделаешь.

«Что-нибудь да сделаем, — подумала Скарлетт, отчаянно дернув платье, которое требовалось распороть по швам и выпустить на несколько дюймов. — Просто никогда не буду больше рожать».

Да, конечно, Бонни была прелестна и только украшала свою мать, да и Ретт обожал ребенка, но больше Скарлетт не желала иметь детей. Что тут придумать, она не знала, ибо с Реттом вести себя, как с Фрэнком, она не могла. Ретт нисколько не боялся ее. Да и удержать его будет трудно, когда он так по-идиотски ведет себя с Бонни, — наверняка захочет иметь сына в будущем году, хоть и говорит, что утопил бы мальчишку, если бы она его родила. Ну так вот, не будет у него больше от нее ни мальчишки, ни девчонок. Для любой женщины хватит троих детей.

Когда Лу заново сшила распоротые швы, разгладила их и застегнула на Скарлетт платье, Скарлетт велела заложить карету и отправилась на лесной склад. По пути настроение у нее поднялось, и она забыла о своей талии: ведь на складе она увидит Эшли и сядет с ним просматривать бухгалтерию. И если ей повезет, то они какое-то время будут вдвоем. А видела она его в последний раз задолго до рождения Бонни. Ей не хотелось встречаться с ним, когда ее беременность стала бросаться в глаза. А она привыкла видеть его ежедневно — пусть даже рядом всегда кто-то был. Привыкла к кипучей деятельности, связанной с торговлей лесом, — ей так всего этого не хватало, пока она сидела взаперти. Конечно, теперь ей вовсе не нужно было работать. Она вполне могла продать лесопилки и положить деньги на имя Уэйда и Эллы. По это означало бы, что она почти не будет видеть Эшли — разве что в обществе, когда вокруг тьма народу. А работать рядом с Эшли доставляло ей огромное удовольствие.

Подъехав к складу, она с удовлетворением увидела, какие высокие стоят штабеля досок и сколько покупателей толпится возле Хью Элсинга. Увидела она и шесть фургонов, запряженных мулами, и негров-возчиков, грузивших лес. «Шесть фургонов! — подумала она с гордостью. — И всего этого я достигла сама!» Эшли вышел на порог маленькой конторы, чтобы приветствовать ее, — глаза его светились радостью; подав Скарлетт руку, он помог ей выйти из кареты и провел в контору — так, словно она была королевой.

Но когда она просмотрела его бухгалтерию и сравнила с книгами Джонни Гэллегера, радость ее померкла. Лесопилка Эшли еле покрывала расходы, тогда как Джонни заработал для нее немалую сумму. Она решила промолчать, но Эшли, видя, как она глядит на лежавшие перед ней два листа бумаги, угадал ее мысли.

— Скарлетт, мне очень жаль. Могу лишь сказать в свое оправдание, что лучше бы вы разрешили мне нанять вольных негров вместо каторжников. Мне кажется, я бы добился больших успехов. — Негров?! Да мы бы прогорели из-за одного жалованья, которое пришлось бы им платить. А каторжники — это же дешевле дешевого. Если Джонни может с их помощью получать такой доход…

Эшли смотрел поверх се плеча на что-то, чего она не могла видеть, и радостный свет в его глазах потух.

— Я не могу заставлять каторжников работать так, как Джонни Гэллегер. Я не могу вгонять людей в гроб.

— Бог ты мой! Джонни просто удивительно с ними справляется. А у вас, Эшли, слишком мягкое сердце. Надо заставлять их больше работать. Джонни говорил мне: если какому нерадивому каторжнику вздумается отлынивать от работы, он заявляет, что заболел, и вы отпускаете его на целый день. Боже правый, Эшли! Так не делают деньги. Стеганите его разок-другой, и любая хворь мигом пройдет, кроме, может, сломанной ноги…

— Скарлетт! Скарлетт! Перестаньте! Я не могу слышать от вас такое, — воскликнул Эшли и так сурово посмотрел на нее, что она умолкла. — Да неужели вы не понимаете, что это же люди… И среди них есть больные, голодные, несчастные и… О господи, просто видеть не могу, какой жестокой вы из-за него стали — это вы-то, всегда такая мягкая…

— Я стала такой — из-за кого?

— Я должен был вам это сказать, хоть и не имею права. И все же должен. Этот ваш Ретт Батлер. Он отравляет все, к чему бы ни прикоснулся. Вот он женился на вас, такой мягкой, такой щедрой, такой нежной, хоть и вспыльчивой порою, и вы стали.., жесткая, грубая — от одного общения с ним.

— О! — выдохнула Скарлетт: чувство вины боролось в ней с чувством радости оттого, что Эшли неравнодушен к ней, что она ему по-прежнему мила. Слава богу, он думает, что Ретт виноват в том, что она считает каждый пенни. А на самом-то деле Ретт не имел к этому никакого отношения и вся вина — только ее, но, в конце концов, на совести Ретта достаточно много черных пятен, не страшно, если прибавится еще одно.