Семья Тибо.Том 1 - Роже Мартен дю Гар

Господин Тибо не шевелился, дышал он с присвистом и чуть постанывал, скорее по привычке, потому что боли еще его не мучили: лежа неподвижно, он даже испытывал приятную расслабленность. Тем не менее, боясь, что боль снова вернется, он решил поспать. Но стесняло присутствие секретаря.

Он поднял одно веко и бросил в сторону окна жалостный взгляд:

— Не теряйте времени, господин Шаль, не ждите зря. Вряд ли я смогу сегодня работать. Взгляните сами… — Он попытался было поднять руку: — Я человек конченый.

Шаль даже не подумал притвориться.

Как? Уже? — тревожно воскликнул он.

Господин Тибо удивленно повернул в его сторону голову. Между полусомкнутыми ресницами вспыхнул насмешливый огонек:

— Разве вы сами не видите, что с каждым днем силы мои уходят? — вздохнул он. — К чему же обольщаться? Если приходится умирать, то уж скорее бы.

— Умирать? — повторил Шаль, складывая руки.

В глубине души г-н Тибо наслаждался этой сценой.

— Да, умирать! — бросил он грозно. Потом вдруг открыл оба глаза и снова смежил веки.

Окаменев от страха, Шаль не отрываясь смотрел на это отекшее, безучастное лицо, уже мертвенное лицо. Значит, Клотильда была права? А что же станется с ним?.. Он как бы воочию увидел, что предуготовит ему старость: нищету.

Как всегда, когда он старался собрать все свое мужество, его начала бить дрожь, и он бесшумно соскользнул со стула.

— Приходит, друг мой, такая година, когда начинаешь желать только одного — покоя, — пробормотал Тибо, уже наполовину сморенный сном. — Христианин не должен страшиться смерти.

Прикрыв глаза, он вслушивался, как замирает эхо этих слов в его мозгу. И вздрогнул от неожиданности, когда совсем рядом с постелью вдруг прозвучал голос Шаля.

— Верно, верно! Не надо бояться смерти! — сказал секретарь и сам испугался своей дерзости. — Вот я, меня лично смерть мамаши… — пробормотал он и замолк, словно задохнувшись…

Говорил он с трудом, мешали искусственные челюсти, потому что носил он их еще совсем недавно, выиграв на конкурсе ребусников, организованном Зубоврачебным институтом Юга, специальностью коего было лечение зубов по переписке и заочное изготовление протезов для пациентов, приславших слепки. Впрочем, г-н Шаль был вполне доволен своими новыми челюстями, правда их приходилось снимать во время еды или во время продолжительной беседы. Зато он достиг известной ловкости в выталкивании языком протезов и, делая вид, что сморкается, подхватывал их носовым платком. Так поступил он и сейчас.

Освободившись от бремени, он начал с новыми силами:

— Так вот, меня смерть мамы не пугает. Чего же тут пугаться? У нас дома тишь и гладь теперь, когда она в богадельне и даже в детство впала, что, впрочем, тоже имеет свою прелесть.

Он снова запнулся. Поискал удобной формулы перехода.

— Я сказал «мы» потому, что живу я не один. Может, вы слышали, сударь? Со мной осталась Алина… Алина, бывшая мамина прислуга… И ее племянница, маленькая Дедетта, ее еще господин Антуан оперировал в ту страшную ночь… Да, да, — добавил он с улыбкой, и улыбка эта вдруг выразила какую-то непередаваемую нежность, — малышка живет с нами, даже меня дядей Жюлем по привычке называет… Смешно, ей богу, никакой я ей не дядя… — Улыбка погасла, лицо омрачилось, и вдруг он сказал, словно отрубил: — А знаете, сколько стоит троих прокормить?

С несвойственной ему бесцеремонностью он пододвинулся еще ближе к кровати с таким видом, будто ему необходимо было сообщить нечто крайне важное; но старательно избегал глядеть на патрона. А тот, захваченный врасплох, сквозь не плотно прикрытые веки тоже приглядывался к своему секретарю. За этими внешне суматошными словами, которые, казалось, вьются вокруг некоего потаенного замысла, больной чувствовал что-то необычное, тревожащее, отгонявшее желание спать.

Вдруг г-н Шаль отпрянул и начал ходить взад и вперед по спальне. Подметки скрипели при каждом шаге, но теперь ему было не до того.

Он снова заговорил, заговорил с горечью.

— Впрочем, и моя собственная смерть меня не пугает! В конце концов, все мы в руце божией… Но зато жизнь! Ох, жизнь меня пугает, жизнь! Старость пугает! — Он повернулся на каблуках и вопросительно пробормотал: — А?.. Что? — И снова зачастил: — Сэкономил я десять тысяч франков. Отнес их в один прекрасный день в «Преклонные годы». Вот вам, держите, говорю, десять тысяч и в придачу матушку! Такая у них плата. Разве это дело?.. Так оно, конечно, спокойнее, но ведь как-никак десять тысяч! Все ухнули… А Дедетта? Больше ждать денег неоткуда. Нет ничего. (Вернее, хуже, чем ничего, потому что Алина уже дала мне в долг две тысячи франков. Своих личных. На расходы. На жизнь…) Давайте-ка прикинем: четыреста франков получаю я здесь ежемесячно, это тоже, конечно, не бог весть что. Нас ведь трое. А девочке и то нужно и другое. Она учится на мастерицу, не зарабатывает, за нее еще платить приходится… Короче, поверьте на слово, сударь, каждое су на счету. Возьмите газету, и на той экономим: читаем старые, которые порядочные люди выбрасывают… — Голос его дрогнул. — Вот я о старых газетах заговорил, вы уж простите, если я себя в ваших глазах опозорил. Но разве это дело, и это-то после двадцати веков христианства, после всего, что наговорили о цивилизации…

Господин Тибо слабо пошевелил кистью руки.

Шаль по-прежнему не осмеливался смотреть в сторону кровати. Он продолжал:

— Не будь у меня этих четырехсот франков, что бы с нами сталось? — Он шагнул к окну и задрал голову, словно надеясь услышать небесные голоса. — Хоть бы наследство получить, что ли! — воскликнул он таким тоном, будто его только что осенило. Но он тут же нахмурил брови. — Бог нам судия! На четыре тысячи восемьсот в год не проживешь, особенно втроем. А небольшой капиталец, чтобы с него проценты получать, вот что господь нам послал бы, если, конечно, он справедлив! Да, сударь, он, господь то есть, пошлет нам маленький капиталец…

Он вынул из кармана носовой платок и утер лоб с таким видом, будто речь стоила ему нечеловеческих усилий.

— Только одно и слышишь, — уповайте, уповайте! К примеру, священнослужители из церкви святого Роха: «Уповайте, ваш покровитель вас не оставит». Насчет покровителя, — верно, есть, признаю, у меня покровитель есть, а вот насчет того, чтобы уповать, я бы и уповал. Но сперва надо наследство получить… маленький капиталец…

Он остановился возле постели, но по-прежнему избегал смотреть на больного.

— Уповать, — пробормотал он, — легче было бы уповать, сударь, если бы была уверенность…

Мало-помалу его взгляд, подобно переставшей дичиться птичке, подпорхнул к больному; быстрым взмахом крыла почти коснулся его лица, потом, вернувшись, опустился на смеженные веки, на застывший лоб, снова взмыл вверх, снова опустился и, наконец, застыл окончательно, будто попался в западню. День клонился к закату. Открыв наконец глаза, г-н Тибо перехватил в полумраке взгляд Шаля, прикованный к его лицу.

Взгляд этот, как удар, вывел больного из оцепенения. Уже давно г-н Тибо решил, что прямой его долг обеспечить будущее своего секретаря, и указал в своих посмертных распоряжениях точную сумму, отказанную Шалю. Но до вскрытия завещания заинтересованное лицо не должно ни о чем подозревать — вот что важно. Г-н Тибо полагал, что досконально изучил человеческую натуру, и не доверял никому. Он считал, что, если Шаль проведает об этом пункте завещания, он, того и гляди, станет работать спустя рукава; а ведь г-н Тибо льстил себя мыслью, что вознаграждает как раз пунктуального исполнителя.

— Думаю, что я вас понял, господин Шаль, — кротко произнес он.

Щеки Шаля зарделись, и он отвел глаза.

Господин Тибо заговорил не сразу, он размышлял:

— Но, — как бы выразиться попонятнее? — не будет ли большим проявлением мужества отказать в такой просьбе, как ваша, во имя твердых принципов, чем уступить, будучи застигнутым врасплох, в минуту ослепления, из-за ложно понимаемого милосердия… по слабости, в конце концов.

Шаль кивками головы подтверждал правоту этих слов. Ораторские приемы г-на Тибо всегда действовали на Шаля, он так давно привык воспринимать соображения патрона, как свои собственные, что и сейчас сдался без спора. Только потом он сообразил, что одобряя речи г-на Тибо, он тем самым обрек на неудачу свой демарш. Но Шаль тут же смирился с этой мыслью. Привык смиряться. Разве в своих молитвах не обращался он к всевышнему с весьма законными просьбами, но и они тоже ни разу не были удовлетворены? Однако не роптал же он из-за этого на провидение. Г-н Тибо в его глазах обладал точно такой же высшей, недоступной простому смертному мудростью, и он склонился перед ней раз и навсегда.

В своей решимости одобрять и молчать он даже собрался надеть протезы. И сунул руку в карман. Лицо его побагровело. Челюстей в кармане не оказалось.