Знак обратной стороны - Татьяна Нартова

почти обиделся на невнимательность художника устроитель. – Пришлось закупить дополнительные светильники, ровно восемь штук, один мы повесили…

Сандерс предусмотрительно прервал отчет:

– Да-да, вижу. Прекрасная работа. Я вам очень благодарен.

Освещением, как и всеми остальными подготовительными работами, занимался менеджер Леха. В его обязанности входило проведение переговоров с галереями и музеями, вся логистика тоже лежала на плечах Шевцова. Единственное, что требовалось от самого художника – изредка подписывать контракты. Хотя и для этого обычно приглашали какого-нибудь юриста из числа знакомых. И все же Сандерс неизменно приходил за сутки-двое до открытия очередной выставки и все внимательно осматривал.

Ему нравилось наблюдать за тем, как из упаковок достают его картины, его скульптуры и инсталляции, как они одна за другой занимают положенные места. Нравилось смотреть, как просторный или не очень зал, до того пустой и голый, освещенный лишь техническими лампами, наполняется предметами, как преображается в сиянии множества прожекторов и спотов. Это тоже было своего рода искусство – превращения заурядного кусочка пространства в храм, где вместо икон висят живописные полотна, а все приходящие поклоняются не Создателю небесному, но земному творцу.

Скоро, совсем скоро и это место наполнится людскими шепотками, тихими шагами по паркету, а пока тут раздавались лишь треск да скрип отрываемых гвоздодером деревянных крышек.

Художник обернулся в ту сторону. Из небольшого ящика как раз извлекали его очередную работу-шутку: легкокрылого мотылька из тонкой проволоки и блестящей бумаги, привязанного к круглому основанию тонкой нитью. Пока мотылек покоился, но стоит подключить скульптуру к розетке или вставить в нее батарейку, как его поднимет вверх поток воздуха. Так, кружась по повторяющейся траектории, он и будет биться о стенки окружающего его колпака. Колпак тоже был особый, из пузырчатой пленки, в которую заворачивают хрупкие вещи при перевозке. Однажды рабочий, возившийся с этой композицией, не понял, что это вовсе не часть упаковки, и едва не освободил мотылька из его плена. Сандерсу пришлось вмешаться, иначе скульптура была бы безнадежно испорчена.

Вот и теперь один из мужчин в комбинезоне непонимающе смотрел на неподвижную бумажную бабочку, не в силах понять, что она означает и почему такое барахло выставляют в галерее. Лех усмехнулся и твердым шагом направился к нему.

– Позвольте? – Протянул руку к композиции.

– Что это за штука? – поднял на него удивительно яркие глаза рабочий.

– Чтобы она заработала, нужно включить.

Сандерс нащупал небольшую кнопочку на дне основания. Сейчас же из многочисленных отверстий подул ветерок, и мотылек взлетел, как настоящий. Вверх и вниз, то правее, то левее. Масса фигурки и её крыльев была рассчитана таким образом, чтобы та была максимально чувствительна к изменению воздушного потока и при его ослабевании не падала камнем вниз, а продолжала парить в своей полиэтиленовой тюрьме. Идею Лех подсмотрел у фокусников, которые, махая веером, заставляли разлетаться целые стайки подобных бабочек.

– Весь наш мир таков. Мы кружим по кругу, бьемся крыльями о преграды своего миниатюрного, закрытого от всех мирка. Но порой нам мешают не непреодолимые стены, а придуманные нами же правила, – заговорил художник. – Мы напоминаем беспечных мотыльков. Мы привязаны нашими привычками, нашими суждениями или чувствами к чему-то настолько, что не можем улететь. Но они же: эти ограничения и делают нас теми, кто мы есть. Только они и удерживают нас от падения. В этом и заключена двойственность человека. Мы не можем ничего изменить, пока не изменимся сами, но для этого надо либо сорвать пленку, либо вовсе прекратить попытки вырваться.

– Вы прямо-таки философ, – по-доброму улыбнулся рабочий, кивая в сторону скульптуры. – Забавная штука. Надо иметь недюжинное воображение, чтобы так все увязать. Человек, бабочка, всякие привязанности-ниточки. Теперь понимаю, почему на ваши выставки столько народа приходит.

– На самом деле большинство из них является ради халявных закусок, – засмеялся Лех. – Но за комплимент – спасибо. Если не сложно, поставьте теперь этого бедолагу вон туда.

– Хорошо.

Рабочий задумчиво покачал головой, отключил «мотылька» и отправился его устанавливать на одну из тумб. А Сандерс пошел дальше, пока не свернул в короткий коридорчик, увешанный старыми и новыми афишами и фотографиями выставлявшихся здесь прежде художников. С некоторыми Лех был знаком лично, имена других были ему незнакомы. Он любил такие небольшие частные галереи, любил намного больше роскошных выставочных залов. Тут, со своими бабочками и черепами он был на своем месте. Не то, что в крупных музеях, где под его работы обычно выделяли лишь небольшое помещение, и всякий раз приходилось проходить мимо картин уже почивших мастеров. Сандерс буквально кожей чувствовал неодобрение смотрящих на него нарисованных глаз. «Кто ты такой, – будто спрашивали они, – что смеешь приносить сюда свои нелепые штуковины? Мы висим тут столетиями. Нас признавали шедеврами еще до рождения твоей прабабушки, а теперь ты приходишь и вешаешь здесь свою мазню, о которой все позабудут уже через месяц».

– Но ведь когда-то вас тоже рисовали на заказ, за деньги, – отвечал портретам Лех. – Когда-то такой же амбициозный бедняк, как я, мечтающий о громкой славе и богатстве изобразил вид на текущую рядом с его лачугой речку. А теперь посмотреть на эту речку приходят десятки тысяч людей, которые думают, что автор запечатлел её из-за любви к родному краю.

Когда-то…

Никто не знает, что витало в головах тех, кто строил пирамиды. Но дурны ли, прекрасны ли были эти люди, сейчас не имеет никакой разницы. Главное, что труд их не пропал напрасно, став не просто самый большим надгробием, но настоящим чудом Света. И никто не поручится за то, что через десяток-другой лет эту афишу с именем Сандерса не продадут на аукционе, словно редкую драгоценность. Время портит и разрушает, но оно же и придает самым обыденным вещам цену. И лишь оно может превратить Леха как в великого художника, так и оставить его обычным выскочкой из глубинки. Время и реклама – хорошая или не очень.

Сандерс уже собирался двинуться дальше к офисным помещениям, когда голова его закружилась, да так резко, что пришлось невольно опереться руками на ближайшую стену. Свои волшебные очки он оставил сегодня дома, рассчитывая на добросовестность организаторов. В составленном для них договоре первым пунктом стояло: «запрет любых желтых предметов и элементов декора». На первый взгляд – блажь чересчур завравшегося артиста, по факту – жизненно важное требование, вроде отсутствия в меню орехов или рыбы для аллергиков. Со своей «аллергией» Лех давно смирился, но не перестал страдать от последствий приступов.

Рисунок деревянного пола на мгновение рассыпался на отдельные, парящие в некотором отдалении друг от друга доски. А потом снова собрался в привычную